Это же я…

У меня началась совершенно новая, интересная и насыщенная жизнь. Мы действовали по наитию, совершали ошибки, дело шло не так быстро, как бы нам того хотелось, но работа приносила колоссальное удовольствие. Мы всегда оставались командой: вместе придумывали новые ходы для того, чтобы о певице Максим узнали как можно больше людей. Бюджета при этом у нас не было никакого. Единственное, во что мы вложились – в съемки клипа «Трудный возраст», потратили на него аж целых шестнадцать тысяч рублей! Снимали в Таллине, сценарий писали, что называется, «на коленке» в поезде по дороге на съемочную площадку. Изначально предполагалось, что я буду романтично ехать куда-то вдаль на мопеде, с голубым шарфиком, развевающимся за спиной, и в очках-«кошках». Но я, прочитав этот вариант сценария, сказала: «Этого не будет. Ребят, ну какой шарфик, вы что?» И мы быстро принялись переписывать весь сюжет. Скейтеров и танцоров, которые тоже приняли участие в съемках, нашли уже на месте, буквально на улице. Увидели группку подростков, которые тусовались неподалеку от места съемки, подошли к ним и спросили: «Не хотите сняться в клипе?» Чем мотивировали – уже не помню, то ли за еду предложили поработать, то ли за идею, то ли за место в истории. Но отработали они на совесть – видимо, мы были достаточно убедительны. Да и как иначе? Когда у тебя на все про все только шестнадцать тысяч, сработать могут лишь энтузиазм, тяга к экспериментам и решительность. На этом топливе работали тогда все. Наши менеджеры ночами напролет дежурили в подъездах главных редакторов важных изданий, выжидая, отлавливая, доказывая, что надо дать в журнал несколько строчек про Максим. Телефоны обрывали, разговаривали, придумывали информационные поводы. И если кто-то приносил газету с напечатанной заметочкой – это становилось счастьем для всех. Мы делали общее дело, и я при этом никогда не чувствовала себя какой-то там звездой – была такой же частью команды, как и все остальные.

Руководители лейбла были людьми уникальными. Я очень часто встречала в своей жизни музыкальных бизнесменов, уверенных на сто процентов, что только они знают, как надо писать стихи и что делать с голосом. При этом сами они в своей жизни не написали ни строчки и не спели ни ноты, но убежденность в том, что они – боги поэзии и гармонии, не покидала их ни на минуту. Так вот мои продюсеры, в отличие от этих, вышеупомянутых, занимались только бизнесом, творческую часть полностью отдали на откуп мне. Я приходила в офис и говорила: «Вот, песня новая родилась». Все садились и внимательно слушали, могли комментировать, но никто и никогда не командовал: «А ну-ка быстро перепиши второй куплет». Единственным вмешательством в творчество была смена моего имиджа. Кстати, дреды я к тому времени уже состригла – надоели – и ходила с короткой стрижкой, а поскольку волосы от природы у меня очень сильно вьются, то была похожа на одуванчик. Прическу старалась спрятать под клетчатой кепкой, а дополняли эту картину брюки, майки и ботинки. Пока концертов было немного, такой вид еще кое-как годился. Но когда мы стали готовиться к моему первому большому сольнику, стало очевидно, что имидж надо менять. Пригласили дизайнера, он уверенно сказал: «Сейчас все будет!» И сшил целый ворох платьев, увидев которые, я наотрез отказалась даже примерить их – все эти рюши и стразы я не нацепила бы на себя даже под наркозом. Согласилась в итоге только на одно – синее, длинное в пол. Когда я его надела, дополнила десятисантиметровыми шпильками и пришла в офис, там воцарилась мертвая тишина. И спустя пять минут из этой тишины вдруг прорезался осторожный голос: «Ой, Максимова, а ты что, женщина?!» До этого в платье они меня не видели ни разу и были уверены, что я – пацан, свой в доску, при котором можно рассказывать крепкие анекдоты и вообще не особо напрягаться. Что, собственно, и делали. Меня, выросшую в окружении мальчишек, это не смущало, и я чувствовала себя абсолютно комфортно, но постепенно пришлось привыкать к новым реалиям, в том числе к каблукам, платьям и тому подобной мишуре.