Этот берег

Кое-как смирившись, я поднялся с травы и, теребя на шее галстук, побрел, куда не зная, по тропинке, между тесно соседствующих заборов и иных оград, из-за которых грузно свисали ветки абрикосов, груш и шелковицы… Вернулся к церкви, когда гроб, укрытый флагом, уже несли с крыльца и сквозь толпу все те же четверо военных. Погрузили его в микроавтобус. Те, кому надо было возвращаться с гробом в Глечик, принялись по одному забираться под брезент автофургона. Последним влез дьякон борисовской церкви — мне никогда не удавалось запомнить его имя. Те двое в черном снова сели в кабину. Женщина снова могла плакать… Потом микроавтобус развернулся и поехал прочь. За ним — автофургон…

— Под Глечиком погост хороший, — сказал мне Авель, незаметно оказавшийся рядом. — Всё на горе, там роща, там в тенечке хорошо, и вид с горы далекий.

Этим и закончилось отпевание Глеба Краснокутского, погибшего в бою под Дебальцевом в возрасте двадцати одного года.

Потом отпели мальчиков.

На кладбище я не пошел — меня замучил галстук. Не побывав на похоронах, нехорошо являться на поминки, — я и не явился; отправился один на базу. Покидая Борисовку, я все же остановился у калитки Гната и Натальи. Застолье за забором началось; там уже пели «Ой, вы голуби, ой, вы белые»…

Я не скажу когда — когда стоял я у калитки и молча подпевал поющим эту поминальную псальму, или раньше, в траве за колокольней, или потом, когда я шел на базу по шоссе, с трудом вдыхая сухой воздух перетянутым горлом, или ночью, в сутолоке снов, или наутро, когда проснулся я в тоске и беспокойстве, слушая шум тугого ветра над водой и плеск волн под обрывом, — но как-то так, когда-то так и где-то в эти вот часы и дни я принял решение.

По такому случаю Авель выставил бутылку односолодового виски тридцатилетней выдержки, и все мы, кроме, разумеется, Татьяны, его почтительно попробовали, но дальше отчего-то расхотелось выпивать. Авелю пришлось убрать початую бутылку, да и разговор не клеился в этот прощальный вечер. Нельзя сказать, что было совсем тихо за столом на берегу: мы слушали аккордеон Агнессы. Мне даже показалось, что он звучит вполне прилично, пусть и не обошлось без нервных нот Пьяццоллы, которые, надо признать, подходили случаю, собравшему нас за столом. Татьяне быстро стало скучно, она предпочла нам Герту — и играла с ней в футбол до темноты, когда настало время садиться в машину.

Меня, Авеля, Варвару и Агнессу Владик вез в аэропорт Борисполь. На неосвещенных участках дороги Авель указывал рукой во тьму и говорил:

— Здесь тоже было подсолнуховое поле; сейчас его забрали под застройку… Я вам скажу, подсолнух — самая доходная культура, между прочим. И потому им засевают все вокруг нещадно. Но он не только выгоден, подсолнух, он еще и жаден, я хотел сказать прожорлив. Вытягивает все живые соки из наших черноземов, и они скудеют… Когда земля скудеет, нужно все больше удобрений. Меня это должно радовать, но отчего-то я не радуюсь.

Но большую часть пути мы проехали молча. Зато в аэропорту, в терминале вылетов, перед тем как мне отправиться на паспортный контроль, мы разговорились в угловом кафе: времени до рейса в Минск, откуда я был должен перелететь в Москву, оставалось еще предостаточно.

— …Всем здесь абсолютно ясно, что дело твое безнадежно, — говорил мне Авель, — хотя бы потому, что это не твое дело. Я уважаю твое глупое решение, но отказываюсь тебя в нем морально поддерживать. — Авель долго молчал, посасывая швепс через соломинку; и все почтительно молчали. Он продолжил: — Нет, я бы понял: вытащить девочку. Но ведь об этом речь не идет?

— Конечно, нет, — ответил я. — Об этом я даже не думал. Она меня об этом не просила.

— Она просила о другом, — согласился Авель. — А как у нас с другим обстоит дело?.. Тебе с ним не получится даже толком поговорить, даже словом с глазу на глаз перемолвиться. Такие экземпляры не гуляют в одиночестве. Они слоняются и бродят кучками и кучей, стараясь стать толпой — в мечтах построиться в колонны… К кому ты там летишь? Подняться в небо, чтобы вляпаться с размаху в кучу этих каинов?

Я не ответил Авелю; мне кажется, в ответ я глупо улыбался.

В кармане Авеля запел телефон. Авель вынул его и глянул на экран.

— Похоже, новый комендант, — пояснил он, поднялся из-за столика, отошел в сторонку и, вышагивая кругами по малолюдному терминалу, завел разговор с каким-то новым комендантом нашей базы.

Варвара тоже встала из-за столика, проговорила:

— Что ж, бывайте. Жаль, что мы так и не успели ни о чем поговорить. — Она коснулась губами моей щеки, сказала Агнессе: — Я жду тебя в машине, — и пошла к выходу.

Мы с Агнессой остались за столиком вдвоем, и она решила почему-то, что прощание — пристойный повод перейти со мной на ты.

Не глядя поначалу на меня, туда-сюда поглядывая по сторонам, она сказала:

— Жаль, ты не прочтешь мою книжку о Потоцком, о его любви… О том, как из любви вырос прекрасный парк — тот, что сохранился в Умани до наших дней; я уж и не знаю, бывал ты в Умани или не бывал…