Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

«Охота с борзыми предосудительна как в религиозном, так и в нравственном отношении. Общества покровительства животным должны всеми силами стараться распространять эту мысль путем печати». А если безнравственна охота с борзыми, то еще безнравственнее кровавая репетиция этой охоты. Мало того, что люди, которым нечего делать, травят животных собаками на охоте, но они еще приготовляются к этой охоте путем травли и мучений животных, специально пойманных для этой цели и осужденных на пожизненную муку – делают это публично, приглашая всех к наслаждению этим зрелищем… [Там же: 175].

Помимо подобных статей и докладов РОПЖ публиковало также художественные произведения, критиковавшие волчью травлю. В ноябре 1905 года в журнале Общества, который к тому времени назывался «Защита животных», был помещен один из ярчайших образцов этого жанра – двенадцатистраничный очерк С. А. Поспелова «Травля», включенный в серию очерков разных авторов под общим заглавием «Жестокая забава» [Поспелов 1905]. Вначале рассказчик описывает приготовления к необычным летним соревнованиям борзых, устроенным «Обществом уничтожения животных», ради чего со всех концов России свозились сотни зайцев и волков. К несчастью, почти половина из примерно четырехсот зайцев прибыли мертвыми или со сломанными ногами, а волков по причине летнего времени оказалось совсем мало. Генерал, ответственный за организацию мероприятия, заставляет своего старого слугу Финогена, в чьи обязанности входила поимка животных, предоставить для состязаний собственного ручного волка, которого тот взял еще детенышем. Очерк Поспелова в ярких и жутких подробностях описывает, как борзые раздирают на куски зайцев, а те, пытаясь спастись, издают жалобные крики, похожие на детские. Ручной волк, предоставленный слугой, разочаровывает зрителей и приводит в гнев присутствующего на травле графа, владельца состязавшихся борзых: зверь немедленно подбегает к своему хозяину и бросается ему в ноги, а тот отгоняет от него собак. Очерк представляет собой череду ярких, эмоциональных эпизодов, призванных тронуть читателя и одновременно внушить ему отвращение, что видно на примере вынесенного в эпиграф к этой главе выразительного описания того, как стая из десяти борзых расправляется с волчицей:

Волчица тяжело дышала: ободранные, израненные бока, на которых видно было красное мясо, бились, как пульс; высунутый из окровавленной морды язык лежал на земле, с него текла красная пена. Но, странно, глаза ее не выражали свирепости, злобы; большие, открытые, они выражали скорее тоску и недоумение. Она смотрела на людей с каким-то удивлением, словно спрашивая, зачем здесь люди, и не понимая, что такое случилось [Там же: 450–451].

Пытаясь в повествовании от третьего лица передать точку зрения волчицы, Поспелов избегает явного антропоморфизма, но тем не менее использует образ затравленной волчицы для характеристики персонажей-людей. Интерпретируя взгляд волчицы, рассказчик прочитывает в нем растерянность и тоску, разительно отличающиеся от «дикого исступления», увиденного Чертковым в глазах раненого волка, которого он забивал палкой. В каждом случае именно человек-наблюдатель придает взгляду животного возможное смысловое наполнение – или предпочитает вовсе не обращать на него внимания. В очерке Поспелова рассказчик сопоставляет животное и человека, чтобы подчеркнуть равнодушие и бессердечие большинства зрителей, подразумевая при этом, что к затравленному волку следуют испытывать сочувствие; для просвещенного читателя замученный волк становится символом человеческой жестокости, а его взгляд – зеркалом, побуждающим к самоанализу.