Этот счастливый токсичный мир

– Моя бабушка – нетопырь!

Глава 5 Максий. Теория пирожка

Отделенный мир,

Восточный Гедон, г. Атлава,

3 тополия[14] 1025 г. эры гедонизма

(за три месяца до визита к Орланду Эвкали)

Теперь все зовут меня дед Тю-тю, а прежнее имя – родительский подарок – я отдал семейной паре, ждущей малыша. Правда, не знаю, пришлось оно им по вкусу или нет. Может, так и скачет бесхозное в Четвертом районе, где я его оставил. Потом прицепится к собачонке на выгуле, она принесет его домой вместе с мячиком в зубах, и новорожденному щенку дадут кличку Максий. И никто не догадается, что это сочетание букв когда-то принадлежало мне.

Добрые соседи отказались величать меня: «Эй, тощий лысый старикашка!» или «Эй ты, босоногий чудак!» Слишком длинно, неудобно, и вообще моя безымянность подвигла их на сочинительство.

А двойным «тю» вашего покорного слугу назвали по очевидному поводу. У меня не только пусто в карманах, но даже и карманов не имеется. Ничегошеньки нет, кроме вот этого застиранного полотенца на бедрах. Его я бы тоже снял, но закон не позволяет ходить по улицам голышом. Атлава все-таки не город натуристов.

Вы не подумайте, я еще не облетел кроной, чтобы раздеваться на людях. Просто у меня такой образ жизни – гедоскетизм. Это дитя двух, на первый взгляд, несовместимых учений: гедонизма и аскетизма. Одно считает смыслом жизни стремление к удовольствию, а другое – отказ от него ради духовной свободы. Сами по себе они несовершенны, но на стыке этих противоположностей сияет истина – человек должен отрицать только те удовольствия, которые мешают ему быть счастливым. Сложно поверить в этот оксюморон, ведь любое наслаждение призвано радовать нас, но на самом деле некоторые его виды загоняют людей сюда – в Квартал неудачников.

– Дед Тю-тю, с юбилеем тебя! – хором крикнули мне бабушки из семнадцатого дома.

Их всегда вывозили гулять в одно и то же время, чтобы они могли обсудить свой ревматизм, харизму красавчика Стелла, сыгравшего роль укротителя гигантских ящеров в фильме «Шаннайский дикарь», и коллекцию осенних помад.

– Благодарствую, дамы! Счастливого вам вечера! Лори, у тебя опять новая кофта? Скажи на милость, зачем тебе столько вещей?

– А ты, как обычно, все подмечаешь! Ну, признавайся, идет мне коралловый цвет?

– Идет, но ты бы куда больше понравилась мне без одежды! – сообщил я, хитро подмигнув. – Гардероб гедоскета – нагота!

– Вот услыхал бы тебя мой муж, когда был человеком! – отмахнулась Лори, сотрясаясь от смеха в колесном кресле. – От тебя бы и полотенца не осталось!

– А я думаю, он был бы со мной солидарен! Надеюсь, вы не забыли, что я жду вас на площади в девять часов?

Окончание фразы утонуло в грохоте: подвесные рельсы над головой загудели, и электропоезд блестящей змеей промчался в сторону башен верхнего города. Я еще раз напомнил дамам о времени и вернулся под сень эстакады. Мало кто ходил под монорельсами из страха, что электричка сорвется и упадет прямо на голову. Но я-то знал, какие надежные там крепления: все-таки проработал машинистом двадцать лет. Звуки поездов были моей усладой.

– Здорова… дед Тю-тю, – прохрипел, борясь с одышкой, тучный мыловар Падрик, попавшийся навстречу. – Поздравляю тебя! Как там… с погодкой на завтра?

– Благодарствую! Да кости вроде не ноют, наверняка без дождя обойдемся, но ты, как приверженец вещизма, всегда можешь заглянуть в газету или послушать радио.

– Да ладно… твои кости еще ни разу… не ошибались.

– Что правда, то правда. Они у меня дрессированные!

Падрик вдруг достал резинку из кармана, растянул ее и ударил себя по лбу.

– А… это методика новая, – объяснил он мне. – Настройка на позитив… В книге недавно вычитал… Как только подумаю о плохом… бью себя резинкой.

– А ты себе так шишку не заработаешь? – спросил я с тревогой.

– Нет, я бью… в разные места, – утешил меня Падрик. – Заодно и массаж. Кровь приливает, обмен веществ лучше… Наверное. Вообще-то обычно резинку на руку надевают. Но для моего запястья она… туговата, врезается в кожу сильно. А еще рвется…

– А почему бы тебе не ставить себе щелбаны? – предложил я. – Это тоже сработает. Или можно щипать себя. Есть уйма способов обходиться без лишних приспособлений.

– Ну, в книге про резинку писали, – пожал плечами Падрик. – Наверное, не зря.

Я про себя вздохнул: вещизм – бич нашего века. Люди даже не задумываются о том, что большинство вещей, которыми они себя окружают, – просто бесполезный хлам.

Пожелав Падрику удачи, я вышел из-под эстакады, чуть не пропустив нужный поворот. Кругом было так оживленно, что идти приходилось со скоростью приклеенной к тротуару жвачки. Стоит ей преодолеть пару шагов на чьей-нибудь подошве, как она вновь пристает к плитке и замирает в ожидании другого пешехода. Так и я без конца останавливался, потому что количество знакомых на квадратный метр улицы зашкаливало.