Ты снимала пояс с талии, стряхивала с себя сандалии, швыряла в дальний угол комнаты хлопчатую юбку и распускала волосы, стянутые в конский хвост. У тебя бегали мурашки по коже, и ты смеялась. Мы с тобой были так близки, что не видели друг друга, поглощенные неотложным действом, окутанные нашим общим теплом и ароматом. Я пробирался по влажным тропинкам твоего тела, мои руки обнимали твою мятежную талию, и твои руки не знали покоя. Ты скользила по моему телу, карабкалась по нему, ты обхватывала меня своими сильными ногами, ты звала меня по имени тысячу раз, тесно прижав свои губы к моим. В последнее мгновение над нами зависала тень одиночества, и каждый из нас проваливался в свою собственную горящую пропасть, но вскоре мы вновь обретали себя по ту сторону огня, слившись в объятиях среди разбросанных подушек под белой москитной сеткой. Я убирал тебе волосы с лица, чтобы заглянуть в глаза. Иногда ты усаживалась рядом со мной, поджав ноги и накинув на плечи шелковую шаль в тишине спускавшейся на землю ночи. Такой я тебя помню – спокойной.
Ты подбираешь слова, для тебя речь – это нескончаемая нить, которую ты прядешь, как будто из твоего рассказа рождается жизнь. Я же думаю об образах, застывших на фотографии. Но жизнь не отпечатана на фотографической пластине: она скорее нарисована тонким перышком. Это подробное и полное воспоминание, объемное, написанное теплыми красками, как в эпоху Возрождения. Это попытка запечатлеть мгновение на зернистой фотобумаге или на ткани. Это пророческий момент, в нем все наше существование: все, что мы прожили, и все, что нам предстоит прожить, вся сиюминутность, без начала и без конца. Я отстраненно смотрю на этот рисунок, где есть и мое изображение. Я – зритель, и я – главный герой. Я в тени, за полупрозрачной завесой. Я знаю: это я. Но я также тот, кто смотрит на рисунок со стороны. Мне ведомы чувства мужчины, лежащего в постели на смятых простынях в сводчатой комнате с темными деревянными балками, где все происходящее выглядит как сцена древней церемонии. Я там, рядом с тобой, и в то же время я тут, в одиночестве, в ином временно́м измерении. На картине мужчина и женщина отдыхают после любовного соития, тела их блестят каплями пота. Глаза мужчины закрыты, одна рука его лежит на груди, а другую он положил на бедро женщины в знак интимного сообщничества.
Перед моими глазами часто возникает это видение: ничего не меняется. Всегда все та же безмятежная улыбка мужчины, все та же томная поза женщины, те же складки на простынях и тени по углам. Ракурс тот же, лампа так же слегка освещает грудь и скулы женщины, и всегда присутствуют шелковая шаль и темные волосы, ниспадающие в лирическом беспорядке.
Каждый раз, когда я думаю о тебе, я вижу тебя такой. Я вижу нас такими, запечатленными на этой картине, неподвластной тлену забвения. Я могу долго созерцать эту сцену – до тех пор, пока мне не начинает казаться, что я вхожу в пространство картины. И вот я уже не созерцатель, а мужчина, лежащий рядом с этой женщиной. И тогда нарушается спокойная симметрия картины, и я слышу рядом наши голоса.
– Расскажи мне какую-нибудь историю, – говорю я.
– Какую ты хочешь?
– Расскажи мне такую историю, какую ты никогда и никому не рассказывала…
Два слова