Евангелие Достоевского

Достоевского часто и до сих пор называют «жестоким талантом». И то верно, что страшное и жуткое рассказывает он о человеке. Всего страшнее его рассказ не тогда, когда он изображает человека в ярости и буйстве, в огненном вихре страстей и искушений, – всего страшнее его рассказ тогда, когда с неподражаемой зоркостью он изображает мертвую зыбь распавшегося духа, опустошение падших людей, когда он показывает страшные образы небытия. Таков Ставрогин. И тихое беснование и немочь страшнее бури. Но и над этим небытием звучит торжественная и всепобеждающая Осанна. В этой Осанне величайшая тайна Достоевского. В ней его сила. Он не соблазнился тайнозрением зла… И не потому не соблазнялся Достоевский, что верил в Божие всемогущество и в победу Божией силы над черной немочью греха. Он ждал победы не от всемогущества, но от Божественной любви. Но самое главное – он никогда не соблазнялся о человеке. Никогда для него не закрывался образ Божий в человеке. Не закрывался потому, что всюду его открывала любовь. Эта любовь сохраняла Достоевского от пессимизма. Она сохраняла его от испуга и страха. Он веровал от любви, не от страха. Пред духовным взором Достоевского всегда стоял образ Христа. И он свидетельствовал о бесконечности Божественной любви к человеку. Невозможно человеку вступать в спор с Богом и умалять Божественное свидетельство о человеке своим отчаянием или сомнением.

Протоиерей Георгий Флоровский.

Религиозные темы Достоевского

Прототипы Ставрогина

Одним из прототипов Ставрогина был Николай Спешнев, неформальный лидер кружка петрашевцев, с которым Достоевский общался в молодости. Он был красив, в кружке держался особняком, про него ходили разные легенды и слухи, его образ был овеян романтическим ореолом. Когда Достоевского вывели на Семеновский плац, где должна была состояться показательная казнь петрашевцев, Достоевский сказал ему по-французски: «Мы будем со Христом». Спешнев ответил с усмешкой: «Горстью праха».

Л. Фишер. Портрет Н. А. Спешнева в кресле. 1843 г.

М. Бакунин. Автопортрет. 1830-е гг.

Другим прототипом Ставрогина был, как считают некоторые исследователи, русский анархист Михаил Бакунин. Лично знакомый с Марксом и Энгельсом, он перевел на русский язык «Манифест Коммунистической партии». В 1867 году Достоевский посетил в Женеве конгресс «Лиги мира и свободы», на котором за день до этого выступал Бакунин. Свои впечатления от конгресса Достоевский описал в письме к племяннице: «… Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру. Большие государства уничтожить и поделать маленькие; все капиталы прочь, чтоб все было общее по приказу, и проч. Все это без малейшего доказательства, все это заучено еще 20 лет назад наизусть, да так и осталось. И главное, огонь и меч – и после того как все истребится, то тогда, по их мнению, и будет мир…»

Когда в 1869 году в России начались студенческие волнения, Бакунин из Швейцарии руководил революционной агитацией, которую вел среди студентов Нечаев. Если Бакунин был теоретиком, то Нечаев – практиком. То же соотношение мы наблюдаем в «Бесах» между Ставрогиным и Петром Верховенским. Ставрогин – учитель, Верховенский – ученик, но доводящий до крайности идеи своего учителя, переводящий в практическую плоскость то, чему когда-то научился от него в теории.