Евангелие Достоевского

Ставрогин красив и отвратителен одновременно. За всеми его словами и действиями стоит гордость – та дьявольская твердыня, которая непроходимой стеной встает не только между человеком и Богом, но и между человеком и другими людьми. Безмерная гордость пронизывает собой все бытие Ставрогина, она – тот яд, который превратил его в живой труп.

Ставрогин, как мне кажется, самая ужасная личность в мировой литературе. Ни у кого нет такого жестокого ума и такого ледяного сердца… Каждая его мысль, всякое чувство – это смердящий гнойник. Сам бог зла мог бы у него поучиться разнообразию, глубине и искусству зла… Для него нет законов, он гордо и хладнокровно попирает все. Для него ничего не стоит пожертвовать жизнью, безразлично, чужой или своей. Он отличается необыкновенной способностью ко злу, способностью, доходящей до гениальности. Никакая человеческая страсть не может овладеть им. Совершая самые гнусные преступления, он не теряет рассудка. Самые страшные вещи он осуществляет по задуманному плану, абсолютно осознанно.

Преподобный Иустин (Попович).

Достоевский о Европе и славянстве

Ставрогин – тот самый герой ненаписанного романа «Житие великого грешника», который, по замыслу Достоевского, «в продолжение жизни – то атеист, то верующий, то фанатик и сектатор, то опять атеист». О прежних воззрениях Ставрогина мы узнаем косвенно, из его диалога с Шатовым:

– Знаете ли вы… кто теперь на всей земле единственный народ-«богоносец», грядущий обновить и спасти мир именем нового бога и кому единому даны ключи жизни и нового слова… Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?

– По вашему приему я необходимо должен заключить, и, кажется, как можно скорее, что это народ русский…

– А самому вам незнакомы эти слова?

– Очень знакомы; я слишком предвижу, к чему вы клоните. Вся ваша фраза и даже выражение народ-«богоносец» есть только заключение нашего с вами разговора, происходившего с лишком два года назад, за границей, незадолго пред вашим отъездом в Америку…

– Это ваша фраза целиком, а не моя. Ваша собственная, а не одно только заключение нашего разговора. «Нашего» разговора совсем и не было: был учитель, вещавший огромные слова, и был ученик, воскресший из мертвых. Я тот ученик, а вы учитель.

Но теперь Ставрогин законченный атеист. Более того, он утверждает, что был таковым и тогда, когда рассуждал о народе-богоносце:

– Вы атеист? Теперь атеист?

– Да.

– А тогда?

– Точно так же, как и тогда…

Шатов прервал, махнув рукой:

– Вы помните выражение ваше: «Атеист не может быть русским, атеист тотчас же перестает быть русским», помните это?.. А между тем это одно из самых точнейших указаний на одну из главнейших особенностей русского духа, вами угаданную. Не могли вы этого забыть? Я напомню вам больше, – вы сказали тогда же: «Неправославный не может быть русским»…