Евангелие от Ивана

— Вот именно. Эти пакостные свойства вырабатывались в столице веками. Из дворни жил лучше всех тот слуга, который больше всех угождал барину и ловчее всех обманывал его. Господа в революцию уехали, а дворня осталась. Самые прохиндеистые слуги поперли в большевистские князья. Недаром же они величали друг дружку слугами народа. Так что лимита — не место рождения, а, действительно, образ жизни. Это не народ, а дворня, которая хуже собак-дворняг. Дворня без барина во дворе и без царя в голове. Провинциальная лимита, намылившаяся покорить столицу, еще страшнее и хищнее. Бобдзедун — тому ярчайший пример. Мнит себя уже самодержцем. А сам лакейски, искательно заглядывает в глаза каждому заокеанскому чиновнику, готов бежать и исполнить любое его повеление.

— Речь идет не о Бобдзедуне, а о Степке Лапшине, лимитропе. Во многом эта разновидность, своего рода высшая стадия лимиты, должна стать главенствующей, определяющей жизнь Точки RU. Степка — пилотный экземпляр, а нам нужно массовое производство.

— Ваше высокосатанинство, да мы их будем печь как блины. У многих ведь и переделывать особенно ничего не надо. Лишь подрегулировать, немножко подправить программу — такое населеньице повалит, любо-дорого посмотреть! Однако тут заминка одна выходит… — запнулся говорливый черт. — Если Степке надлежит иметь какое-то значение в этой стране, то ему непременно надо стать вором в законе.

— Бес проблем: пусть будет и вором в законе. Внесет в общак наших зеленых кусков два мешка — примут без обязательного лагерного стажа.

Черт обрадовался и спросил:

— И, как обычно, часть тиража — в экспортном исполнении?

— Конечно, пусть отправляются в Европу и за океан, покажут тамошней Золотой Орде, где раки зимуют. Вообразили себя золотым миллиардом, ишь ты! Приступай к Степке…

— Есть! — старший смены подпрыгнул от нахлынувшего вдохновения, опустил в Степкину форму грешную душу угонщика.

Стол завибрировал, посыпались искры, завоняло паленым. Старший смены уткнулся в кривые, выскакивающие на экране дисплея, похихикивал от удовольствия, потом щелкал когтями по клавишам клавиатуры, закручивая покрепче каждую кривую. Не прошло и нескольких минут, как форма приобрела черты живого Степки Лапшина.

— Про горло и задний проход не забыл?

— Какой же новый русский — без луженого горла и титанового заднего прохода! Теперь, когда он стал радикал-реформатором, у него не зад, а сопло ракеты!

Несколько чертей ловко запихали эрзац-душу в тело Степки Лапшина, привели в сознание и дали под зад коленом.

— Куда направили? Дозу принять с утра пораньше?

— Нет. На работу, пусть к концу дня приватизирует автоколонну № 5.

А потом степанов лапшиных запустили в серию — каждую минуту с дьявольского конвейера сходили лимитропы, получали под зад коленом и новые русские уверенно, как и положено хозяевам жизни, направлялись к выходу.

Иван Петрович от досады ударил кулаком по скамейке — и мгновенно рядом с ним оказался его двойник и с загадочной улыбкой справился:

— Вызывал, Иван Петрович?

«Достаточно ударить кулаком — и ты появишься?» — подумал Иван Петрович и тут же получил от двойника мысленный ответ: «Естественно. Даже если ударишь по пробору Бобдзедуна. Только бить надо не кулаком, а кистенем!» И оба рассмеялись. Какой-то бегун чуть не упал при этом — ему показалось, что бомж в камуфляже смеется над ним. Но бомж смотрел совсем не на него, а куда-то в сторону, как бы смеялся с кем-то, кто якобы сидел с ним на скамейке, и поэтому бегун, справившись с обидой, повертел пальцем у виска и побежал к инфаркту, прибавив скорости.

— Грустно мыслями меняться, — почти стихотворной строкой заметил Иван Петрович. — Тут нет ничего хорошего: только думать и ничего не говорить вслух. Чувствуешь себя собакой, которая все понимает, а сказать не может.

— Обычное состояние интеллигенции: много думать и ничего не говорить по-настоящему вслух. Громко и всенародно. Профессиональные болтуны не в счет. Так называемые ораторы — самое большое проклятье и несчастье этой страны. У последнего генсека челюсть была неисправна — это было несомненное благо для страны. Конечно, все недоумевали, почему его «сиськи-масиськи» — так он выговаривал слово «систематический», назывались историческими. Никто и не считал, что эти речи, поскольку они были историческими, принадлежали исключительно истории, предназначались для исполнения в реальной жизни. Вот и поразил всех минерально-генеральный президент: гляди-ко, базлать умеет без шпаргалки! Бобдзедун покорил еще и тем, что пьет как все — свой, значит, в доску. После Бобдзедуна победит тот, кто вызовет всеобщее удивление: гляди-ко, тверезый!

— Лучше скажи мне, двойник мой или тень моя, зачем показывал мне всю ночь мерзкое кино?