Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

— Так. Вы нагляделись на него? — Я улыбнулась таможеннику, потом повернулась к Мите: — А теперь молчи.

И через полчаса «второй гроб Мары» выкатился из сумеречного зала. Грузчик катил его к воротам, ведущим на поле.

— Пустили?! — выдохнул Михалыч. Я кивнула, и он запсиховал еще больше: — А зачем везем, не спросили? А сами мы знаем это? Товар... на эту вот... портянку меняем! — Он кивнул на лист факса в руках Сиротки. — Ну, если это лажа, — он глянул на Гуню, потом почему-то на Апопа, — то по земле вам не долго ходить!

Михалыч кинулся за тележкой, что-то втолковывал грузчику — тот не реагировал. Михалыч хлопотал и кудахтал, словно наседка в инкубаторе, где от нее, в сущности, ничего уже не зависит. Гроб вкатился в ворота мимо двух солдат с автоматами. Михалыч остановился, тяжело дыша.

Все двинулись к «чистилищу» — узким прорубям паспортного контроля. Сиротка впереди, как со знаменем, с факсом вызова от фонда «Осирис». Мы с Митей, приотстав, смотрели на них. Апоп — дикий, всклокоченный, всегда чем-то оскорбленный... Тик Михалыча, в обычной жизни почти незаметный, в предчувствии контакта с пограничниками резко усилился — дергалось все лицо. Коренастый Цыпа рядом с тощей остроносой Сироткой напоминали бобра и лису из мультфильма. Стройный Март с его картинными жестами походил даже не на героя мультфильма, а на персонажа какой-то компьютерной игры. СН зачем-то полностью побрил лицо и голову — для того, видимо, чтобы стать более неприметным?

Мы подошли с Митей к бару, где пил кофе Роже.

— Мы улетаем! (Ну ну зан волен!) — сказала ему я.

— By наире па люан! (Далеко вы не улетите!) — зловеще произнес он.

Я не стала переводить это Мите — бесполезно, его не остановишь.

— Теперь, может, уже не полетим?! — спросила я.

Митя вздохнул.

— Группа депутатов Городского собрания с помощниками! — гордо сообщил Гуня, входя в «расщелину» паспортного контроля, хотя, собственно, депутатом Городского собрания был лишь Митя.

Потом мы смотрели, как по наклонке в самолет вкатывают контейнер... грузчики были гиганты, в оранжевых комбинезонах... Оплачено!

Сейчас с неба свалятся эти «казанские черти» — двоюродные мои братики, — им наверняка уже донесли, что мы взлетаем!

— Квикли, квикли! — невольно подражая Мальвинке, которая была тут же (расфуфыренная, не узнать), я подгоняла своих «жеребчиков».

Все расселись нормально. Я сразу прошла к нашему пилоту Агапову в кабину. Ближе к телу! Сколько раз летала на этом «борту» — интересно посмотреть, наконец, как это делается.

— Не помешаю?

— Ты — нет.

— Расскажи, что делаешь! — попросила я Агапова.

— А я уже и не думаю, — проговорил Агапов, лысый крепыш. — Как бы не сбиться теперь. Знаешь, как дедушку спросили: «Когда ты спишь, ты бороду поверх одеяла кладешь или вниз?» После этого дедушка вообще спать перестал! Ну, значит, так... включаем бортпитание, бортовые преобразователи. — Он щелкнул тумблерами. — Разогреваемся. Режим рулежки на малом газу. Ну вот, не дают взлет! — Он прижал левой рукой наушник.

— Это плохо. — Я поглядела на часики.

Из-за горизонта вдруг вырос и понесся по дальней дорожке, обмигивая себя лампочками, длинный самолет с буквами «Татарстан» под иллюминаторами. Вот и братики!

Мы, слегка разворачиваясь, медленно покатились дальше.

— Разрешили? — воскликнула я (уже становилось шумно).

Он кивнул. Мы медленно покатились.

— Знаешь, вообще, почему самолет летает? — поворачиваясь ко мне, прокричал он.

— Одна женщина мне объяснила, что так быстро летит, что земной шар теряется под ним, вниз уходит — и не успеваешь упасть.

— Нет, а серьезно? — спросил Агапов.

Мы вырулили в начало уходящей вдаль бетонной дороги. Солнце било в левый глаз.

— Серьезно? Из школы помню... закон Бернулли!

— Правильно! — Агапов кивнул, и мы покатили, чуть «прихрамывая» на стыках плит. Он снова посмотрел на меня.

— Там что-то про скорость обтекания воздухом крыла... с одной стороны выпуклее, и воздух, чтобы захлопнуться за крылом, с этой стороны вынужден обтекать быстрей. Поэтому давление с этой стороны крыла больше... или меньше? — Я посмотрела на Агапова, но он смотрел вперед, на взлетную полосу. — Из разницы этих давлений возникает подъемная сила на крыло!

— Точно. — Агапов кивнул. Кабину уже сильно трясло на скорости. — Что мы сейчас и делаем: меняем хорду крыла, сдвигаем щитки-закрылки... Обычная скорость отрыва — двести тридцать — двести пятьдесят!

Мелькали белые столбики, начиная сливаться. И тряска вдруг оборвалась, повисла сладкая тишина, блаженство подступало откуда-то снизу живота... легкий склон на правое крыло, и внизу уже — не громады новостроек, а крохотные коробочки. Вон длинно пылится дорога, но с нашей безумной высоты не видно, кто ее пылит.

Затем мы вошли в белый пар, и высота перестала ощущаться вообще.

Агапов повернулся на кресле и зевнул.

Я вернулась в салон и села к Апопу. Его-то как угораздило в эту поездку? Он сердито отвернулся к иллюминатору и молчал. И вдруг его ухо стало насквозь красным, как роза! Вырвались к солнцу!