Евангелие от обезьяны (СИ)

– Точно помню, что она читала что-то позавчера. Утром. Эту или нет, не знаю. А внимание обратил потому, что, как я и говорил, в последнее время Вероника игнорировала тексты Бара, а тут вдруг снова прочла. Меня это удивило, вот я и запомнил.

– Вы уверены? Именно позавчера?

Марат как-то убийственно вздохнул и словно бы сдулся, диссонируя с собственной внешностью. А я вдруг с удивлением отметил в подкорке, что уже давно, незаметно для самого себя, перестал воспринимать его как мясника-бармалея. Невероятно, но факт: я смотрю на бородатого мусульманина как на убитого горем парня, который слушает «Мизирлоу» и штудирует дискографию Лу Рида в часы, когда нормальные люди должны жрать, спать и трахаться.

– Ошибка исключена, потому что у того дня была еще одна, особая примета, – чуть ли не по слогам проговорил этот парень.

Я даже не стал уточнять, какая именно. Знал, что он сам расскажет. Желание кому-нибудь выговориться теперь было написано на его лысом лбу-лабиринте столь же четкими буквами, сколь и акриловая надпись «Деловая Жылка» у меня на груди. Он колебался секунд пятнадцать, не больше.

– Бара впервые за последние несколько лет не оказалось дома. Ваша жена открыла дверь своим ключом и была сильно напугана. Позвонила мне, сказала: мол, Рефката нигде нет и следов никаких, только компьютер включен и на экране новый текст, и этот текст ее взволновал даже больше, чем исчезновение самого Бара... Не знаю, какую именно рукопись она видела. Но он никогда не писал коротких рассказов, так что вряд ли за три дня он мог закончить один текст и написать полностью новый. То есть… то есть даже за два, наверное, – поправляется он, делая неопределенный жест, как если бы отгонял комара от носа; я понимаю, так он намекает на запах, который датирует прошлыми сутками.

– А вы, Марат?

– Что – я?

– А вы испугались?

– Нет.

– Почему?

Он на мгновение задумывается, зависает в пространстве китайским компьютером. Потом снова машет рукой и сдувается еще на пару атмосфер.

– Потому что накануне я сам принес ему шнур. И… и еще пистолет.

Я хотел было продолжить расспросы, но слова встали костью в горле. Все читалось у него в глазах, вся история. Сказка о дружбе, которой сейчас не встретишь. О том, как служили два товарища, ага, в должности юных и глупых рыцарей духа, авангардистов очередного безуспешного похода младой поросли к духовным вершинам человечества. Как слушали серф, шатались по Москве, искали приключений на задницу и кайфовали от жизни. Как росли и мужали, воевали и старели – но дружбу умудрились не расплескать, не выстудить. И как один потом сошел с ума, а другой носил ему интеллектуальные передачки. Годами. Наблюдая в режиме реалити-шоу, как братишка, ближайшая душа на свете, разучивается сначала общаться на высоколобые темы, потом отвечать на сложные вопросы, а вслед за тем и вовсе разговаривать.

О том, как этот бородатый парень слушал диагнозы докторов и глядел в глаза товарища-деграданта – а в них читал то, что Бар не доверял даже компьютеру. Как старался не замечать немую просьбу, но не замечать немой просьбы не получалось, потому что немые просьбы – они самые оглушительные. И о том, как, наконец, он решился.

– Эта пушка и этот шнур, – говорит Марат, хоть я его ни о чем и не спрашиваю, – они были как красная и синяя таблетки. Помните, у Вачовски… Неважно. Разъем мог дать ему мизерный, призрачный шанс: а вдруг, вопреки всему, что говорят врачи, процесс деградации от него не ускорится, а наоброт, какой-то контакт перемкнет обратно и начнется заживление. Я не врач, я просто… Ну, знаете, понадеялся на чудо, оставил для него лазейку. А пистолет… Пистолет можно было использовать в остальных девяноста девяти процентах вероятных исходов.

Говоря, он снова смотрит не на меня, он смотрит куда-то в стену. Наверное, видит на ней ту же точку-каплю, что перед его приходом видел я. Гитара на его шее забавно подергивается в такт вибрации голосовых связок. Кажется, чья-то невидимая рука берет на ней аккорды.

– Так что когда он пропал… Я думал, он вышел, чтобы закончить все в каком-нибудь памятном месте. У «Хищника», например. Или у того флэта в Домодедово, где они писали манифест. Это было бы так в его стиле, так узнаваемо, он ведь… жил только прошлым. У меня и в мыслях не было, что он может принести вред кому бы то ни было, кроме себя. Кто угодно, только не Бар. За всю жизнь он не убил и комара. Прошел всю войну и даже там ни разу не стрелял в человека… служил в гуманитарных частях, ну, вы помните – которые развозили продукты и одежду мирным жителям… В него стреляли, а он – не стрелял… А тут все эти… все события.