Евангельские идеалы и исторические реалии церковного пути

У нас нет сомнений, что и Павел, и Петр, и Иоанн могли понимать, читать и говорить по-гречески. Но Павел, давший в посланиях немало намеков на работу своего греческого писца, показывает, что писать по-гречески послания он сам все-таки почти не решался. Тем более, повторим, это касается Петра и Иоанна. Да, любому из нас на примере родного славянского языка это очевидно. Вы можете славянские богослужебные книги читать, как газету, полуустав XIV века прочтете уже с напряжением, а устав XI века уже с огромным трудом. Вы можете даже говорить на славянском относительно сносно, но даже при этом вы не рискнете сами написать какой-либо славянский текст без специальной подготовки, опасаясь множества возможных ошибок. Если у вас есть языковой опыт подобного рода, вы без малейшего колебания согласитесь с тем, что Иоанну, безусловно, требовался грамотный греческий писец. Прибавим сюда, как говорится, «до кучи», еще и то соображение, что во времена Иоанна люди не знали очков, а для старого человека одно только это обстоятельство способно было полностью отстранить его от письменного прибора.

Теперь еще одно соображение из области, так сказать, «бытовой геронтологии». Старый человек (не пожилой, а именно старый, около 90 лет) не сможет надиктовать своему писцу длинный, стройный и связный текст. Скорее, он даст общий рассказ, со множеством повторов и возвратов (а, я еще упустил это…), а потом попросит все это связно записать. Такие воспоминания поневоле потребуют редакции. Писец при старце волей-неволей возвысится в чине сперва до редактора, а потом, извините, и до соавтора может дорасти.

И если старец попробует проверить, что же получилось у его писца, записавшего его воспоминания с его слов, то очень вероятно, что ему придется текст не вычитать самому, а выслушать на слух (очков-то нет!). Как в 90 лет человек воспринимает текст на слух, не догадываетесь?

Тот, кто это наблюдал лично и не раз, поймет, о чем речь. Читаем по одному предложению, медленно, с повторением – и даже в этом случае нет гарантии, что сам старец, если бы мог, записал бы именно в такой форме. Старец не сможет править каждое предложение, даже если напряжением мысли, он его полностью расслышал и понял. Он просто махнет рукой на мелкие неточности и воспротивится лишь против очень важных возможных нарушений. И все это при условии, непроверяемом условии! – что старец все четко расслышал и понял. А он может и задремать на десятой фразе.

Здесь, возможно, лежит ключик к той загадке Евангелия от Иоанна, на которую обратили внимание уже очень давно. Это Евангелие заключает в себе немалый парадокс. С одной стороны, перед нами личное свидетельство очевидца, знающего еврейские обычаи описываемого времени лучше прежних трех евангелистов, сохранившего в памяти ярчайшие детали быта и обряда евреев, а главное – яркие личные воспоминания. И это делает его Евангелие максимально исторически достоверным. Но с другой стороны, Иисус в этом Евангелии говорит слишком отвлеченные, слишком образные, метафизически перегруженные речи к людям, которые заведомо не смогут их воспринять. Речи Иисуса у Иоанна очень не похожи на Его же речи у синоптиков. Реальный Иисус, скорее говорил, как у синоптиков: наглядными притчами, понятными наставлениями, но не сравнением себя с Хлебом жизни, Источником живой воды, Светом, Путем и т. д. Это факт, который приходится как-то принять. И возможно, объяснение этого факта не слишком сложно. Не нужно придумывать ничего более сложного, чем повышение роли секретаря при авторе-старце. Секретарь – человек близкий, испытавший влияние старца, единомысленный с ним, но при этом мистически настроенный, способный к отвлеченной, образной речи, любящий такую речь, считающий ее более содержательной и способной разъяснить мысль автора.

Ну, вот и все.

Осталось только этому мистически настроенному секретарю, незаменимому помощнику Апостола, приложить к его книгам и свою книгу, причем честно подписанную своим именем, не притязающую нисколько на авторство Евангелиста и любимого ученика. И два случайно совпавших имени! И больше ничего не требуется, чтобы перед нами появилась та картинка, которая есть – некий общий корпус Иоанна.