Евангельские мифы

Все это, конечно, не слова исторического проповедника во плоти человеческой. Все это — выражения, вложенные в уста бога его почитателями. Но, если с изречениями подобного рода справиться не трудно, если самый смысл их настолько ясен, что традиционная точка зрения отпадает само собою, то все же в евангелиях есть много изречений и проповедей, мифичность которых обнаруживается лишь после сравнительно углубленного анализа. Так, например, у Матфея говорится о книжнике, который захотел сделаться учеником Иисуса. Спаситель сказал ему: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные гнезда; а сын человеческий не имеет места, где приклонить голову». Такими словами мог, конечно, выразиться любой иудейский странствующий проповедник, ибо любой из них мог назвать себя «сыном человеческим». Однако, тот факт, что рассказ Матфея о книжнике этими словами и кончается, показывает, что это выражение, если оно и было традиционным, вставлено в текст евангелия и может быть отнесено к кому угодно. Это тем более вероятно, что выражение это противоречит тому разъяснению, которое дает Иисус в этой же главе на вопрос, почему ученики его не постятся. Надо думать, что и это выражение является измышлением, призванным оказать противовес какому-нибудь течению, которое пыталось превратить Иисуса в противника аскетизма. У Луки вслед за рассказом о книжнике (IX, 59) написано: «Иисус сказал ему (книжнику, очевидно): следуй за мной». Книжник, принятый в ученики, просит разрешения похоронить своего отца. У Матфея же после рассказа о книжнике написано: «Другой же из учеников сказал ему: позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего». И у Луки и у Матфея мы имеем в данном случае прагматический вариант эпизода из мифа об Илии и Елисее[92], где Елисей получает удовлетворение той просьбы, которую отклонил Иисус. Ни у Матфея, ни у Луки нет ни звука о том впечатлении, которое произвел на учеников ответ Иисуса на просьбу сына отпустить его на погребение отца. Ничего биографического в этом рассказе нет.

Таковы же рассказы об объяснениях, которые давал Иисус тому, что «он ест и пьет», а ученики его не постятся. Если эти рассказы биографичны, то мифом является весь предыдущий рассказ о том, как Иисус хотел претерпеть страдания ради людей. Но если последний мифичен, то, может быть, следует признать подлинными вышеупомянутые разъяснения Иисуса. Это бы еще можно было сделать в том случае, если бы перед нами был проповедник, учение которого лишено аскетического характера. Но ведь весь характер пестрого евангельского учения таков, что мы не в состоянии ответить на вопрос: с каким же из элементов евангельской проповеди можно связать «объяснения» Иисуса? С каким либо из различных учений о царстве небесном? С узко иудейским мессианизмом, который выработал учение об исключении язычников и самарян из числа призванных, или с пророчеством «о двенадцати», которые будут сидеть на двенадцати престолах и судить двенадцать колен?

И, если, по крайней мере, четыре пятых всех евангельских поучений являются сплошным мифом, то как можно строить на том ничтожном остатке, который пока ускользает от исследования, образ исторического Иисуса? В паулинистических источниках нет даже и этого остатка, ибо во времена Павла существовал иезуизм с его распятым Иисусом, но не было никакого учения иисусова, даже о царстве небесном. Наш отрицательный вывод относительно биографической подлинности роковым образом распространяется и на лучшие элементы евангельского учения. Некоторые из них оказываются позднейшими вставками и добавлениями при простом сравнении рукописей. Д-р Фаррар, например нашел, что изречение Иисуса: «Ибо сын человеческий пришел не жизнь отнять у людей, но спасти их» — отсутствует в четырех древнейших кодексах и разразился жалобами на переписчиков, которые «опустили это превосходное изречение» ."Существовали переписчики столь невежественные или столь сильно охваченные духом преследования, что это изречение показалось им опасным.