Ever since we met (СИ)

Ваня хмурится, но молчит. Она и так знает, что он мог бы сказать. Знает ли? Или опять ошибается? Сколько раз она ошибалась в том, что касалось его, за последнее время? Жалеть об этом не стоит — что было, то было. Только обидно, что столько времени потеряно зря.

— Как ты думаешь, — прерывает он молчание парой минут спустя, тыльной стороной ладони утирает глаза — от лука, который он режет, у него текут слезы, да и у нее глаза щиплет, — если бы мы не ссорились все это время…

— Если бы, да кабы, — фыркает она, — было бы очень хорошо, но нет смысла это обсуждать, ты сам знаешь. Если сейчас об этом жалеть, снова время терять будем. Ты хочешь терять время?

Он вместо ответа тянется, чтобы ее в щеку чмокнуть. Улыбка, на его губах тенью появляющаяся, заставляет ее внутренне замереть от предвкушения.

Улыбка, с которой он открывает перед ней дверь своей комнаты, когда ужин уже позади, обещает что-то такое, чего она не ожидает. В принципе, так оно и есть — своего портрета посреди комнаты она не ожидала бы, наверное, ни при каких обстоятельствах. Вздох вырывается невольно, ладони будто сами взлетают ко рту, и слова приходят на ум не сразу. Ваня ее обнимает со спины и целует куда-то в висок. В картине напротив столько тепла и любви, что кажется, она смотрит на другую себя, какую-то неземную, какую-то нереальную.

— Это должно было быть твоим подарком на день рождения, — вздыхает он у нее за спиной. Она поворачивается, насколько это получается сделать, не выпутываясь из его рук, и взгляд его ловит. Сожаление. Даже если не хотеть его испытывать, даже если гнать его от себя, иногда оно все равно прорывается. — Но я оказался большим идиотом, чем мог себе представить, и ты так и осталась без подарка.

В его комнате она не была больше полугода, с момента, когда пришла к нему, чтобы уснуть вместе с ним и невольно помочь ему справиться с последствиями срикошетившей магии. Какая-то непонятная мыслишка скребется на краю сознания, Саша ее от себя отпихивает — не сейчас. Сейчас не до нее. В комнате не изменилось ничего, ну или почти ничего, это она может сказать после первого же взгляда — так же висит на спинке стула одежда, такая же куча набросков на столе, потому что Ваня всегда предпочитал бумагу, а не планшет, так же больше отдернута левая штора, чем правая, и так же не до конца закрыта одна из дверец шкафа. Все как всегда. Все, кроме ее портрета посреди комнаты.

— Что тогда произошло?

— Мы же постоянно ссорились, — он губы поджимает недовольно, почти сердито. — Я дико ревновал, и жутко злился, и был уверен, что ты знаешь, что я тебя люблю, но тебе пофиг, поэтому вел себя как не знаю кто, всегда находил повод сорваться. Ну и уехал до вечера, чтобы не портить тебе день хотя бы раз, думал, ты не проснешься так рано, и я с тобой не встречусь с утра, и не придется искать оправдания. А вечером уже понял, что я тебе цветы не купил. Всю Москву, наверное, объездил, а кустовых нигде не было. Ну и…

— А я не оценила подарка и тебе расхотелось дарить мне хоть что-то еще, — заканчивает она за него. Он глаза прячет, но кивает, и она улыбается ему так тепло, как только может. — Ванюш, прошу тебя, никогда и ни за что не дари мне розы. Особенно красные. Пожалуйста. Что угодно, только не их. Мне их только Даня дарил, и я не горю желанием каждый раз вспоминать про него. Мы плохо расстались, ты же знаешь.

— Потому что он с тобой себя плохо вел? — уточняет он. Она хихикает.

— Потому что совесть сожрала бы меня, если бы я переспала с тобой, а потом продолжила с ним встречаться. Хрен с ним, Вань. Ты просто чудо, а не художник, и об этом я поговорю с гораздо большим удовольствием.

С гораздо большим удовольствием она бы целовалась с ним, если уж на то пошло. Что угодно, но не обсуждать их прошлые отношения. Что было, то прошло. Зачем лишний раз об этом говорить? Незачем. Не нужно. Кто старое помянет, напоминает она себе старую поговорку… Гораздо приятнее с ним обниматься, гораздо приятнее с ним в одной постели засыпать и просыпаться, когда щекой он прижимается к ее груди. Гораздо приятнее варить ему кофе, когда он рядом, то ли жарит яичницу, то ли ей мешает делом заниматься. Гораздо приятнее его поцеловать, когда он едет с друзьями встретиться, прежде чем самой выйти из дома — ее тетя Ира с девчонками ждет к обеду. Ей Ване приходится пообещать раз пять, что она гонять не будет, и все равно сложно удержаться, чтобы не разогнаться на байке больше позволенного. Сложно, но получается.

Получается и улыбку сдерживать, когда ее спрашивают, все ли в порядке — всем надоело только по телефону с ней разговаривать, когда они тут в двадцати минут ходьбы прогулочным шагом, получается и поддерживать разговор ни о чем. Не получается только все равно скрыть от других ничего.

— Наша Саша, — заявляет Соня, голову ладонью подперев, не глядя в собственном салате ковыряясь, — сияет, как сказали бы какие-нибудь там пафосные древние поэты, ярче света тысячи солнц. Ослепнуть можно. Ну, колись, что там у тебя, старостой группы заранее выбрали?