Everything I am

А еще Дамблдор давно не осведомлялся о моем самочувствии. И слава Богу. Потому что мне с каждым разом все тяжелее смотреть в его глаза и сдерживаться, чтобы не высказать всего, что я думаю по поводу его «политики невмешательства».

Может быть, теперь, когда Азкабан лежит в руинах, что-то изменится? Многие школьники обеспокоены тем, что их родители остались во внешнем мире. Никто не застрахован от ночного визита Пожирателей смерти, тем более теперь. И неизвестно, над чьим домом поднимется очередная Черная метка.

Магглорожденным еще хуже: у большинства родственники даже не подозревают о том, что идет война. А если и знают, что могут сделать? Замки заклинаниям не помеха.

Мир ждет, когда я буду готов убить его. Он ждет, когда сможет убить меня. Или-или.

У меня нет права ошибиться, нет права не суметь. У меня нет даже права умереть первым.

Зато есть право на мщение, на защиту тех, кого люблю, и на ненависть.

Сдвоенные Чары проходят мимо моего сознания, я на автомате выполняю рекомендации Флитвика и прислушиваюсь к странному ощущению, мурашками разбегающемуся под кожей. Головная боль отступила, но не исчезла, и мысли ползут медленно, как под водой. Может быть, у принятых мной таблеток такой побочный эффект?

Фиксирующие заклинания — третья ступень в курсе Скрепляющих чар — оказываются едва ли не легче Поддерживающих. С ними справляются практически все — а я чувствую затылком взгляд Рона. Гермиона безучастна — наверное, она думает о родителях, о том, как предупредить их. Ей сейчас не до наших ссор. И то правда: мне можно переживать только за Дурслей, но переживать за них я как-то… неспособен. А те, кто мне на самом деле дорог, находятся под защитой стен Хогвартса.

Интересно, Рон за свою семью не переживает? Судя по его лицу, в котором читается готовность продолжить выяснение отношений, не особенно.

А что, он недолго готовился к разговору, думаю я язвительно. Всего пару дней. Подумаешь, опоздал. Наверное, считает, что все можно легко исправить. Только я не намерен больше прощать по первому слову — как на четвертом курсе. А может быть, дело в том, что я не могу «просто забыть». Тогда его оскорбительные слова в любом случае относились лишь ко мне. Теперь не так.

Наверное, военные действия выйдут на новый уровень. Тлевшая война станет «горячей», как говорят о таких случаях в неволшебном мире. В самом деле — Волдеморту нечего больше ждать для того, чтобы успешное нападение на Хогвартс стало возможным. Не будет же он вечно развлекаться, устраивая беспорядки в Лондоне. Гибель простых людей представляет для него от силы спортивный интерес. Ему не дают покоя маги — и он собрал достаточно сил для удара. Это ясно без всяких выкладок. Теперь он может не выманивать меня из замка, не лезть в голову — а просто начать осаду. Куда я денусь?

И кто-нибудь — хоть кто-нибудь из преподавателей собирается в подробностях рассказать, что произошло, и дать наставления, как себя вести? Старшекурсникам вроде нас, понятное дело, их давать уже бесполезно. А подавленные малыши? Надеюсь, хотя бы теперь мы услышим правду.

С каждым классом будут говорить по отдельности? Или с каждым факультетом? Деканы сегодня чрезвычайно серьезны. Неудивительно.

Я ловлю себя на мысли о том, что снова думаю о нем. Об одном из деканов, об одном из людей, чья роль для меня в происходящем очевидна — и едва ли не заглавна. Об учителе. О любовнике.

О себе я думать не хочу. Освоить бы заклятие невидимости, чтобы не притягивать взгляды, не закрывать постоянно лоб челкой, не слышать в спину «Мальчик-который-выжил».

Я собираюсь пойти после пар в библиотеку и просидеть там до ночи, уткнувшись в книги. Заниматься, как все нормальные люди, готовиться к предстоящим экзаменам и усилием воли отключить бьющуюся в голове мысль о том, что от Волдеморта за страницами фолиантов не спрячешься.

О том, что прятаться для меня — непозволительная роскошь.

О том, что главная магическая тюрьма теперь — только развалины древнего замка, а мой враг дождался присоединения дементоров, чтобы сделаться практически непобедимым.

У вас не будет шанса встречи один на один — он не пойдет на это. Гуща битвы, сотня проклятий, летящих в разных направлениях — в основном вам в голову…это самоубийство.

Ты же понимаешь, что у меня нет другого выхода, молча говорю я, отвечая ему в воспоминании.

Даже ты хочешь, чтобы я сделал это. Хочешь — как ни крути.

И никто не снимет это с меня, потому что есть пророчество.

Чтобы я убил — или был убит. В одиночку — даже если вокруг будет гуща битвы.

А мне через два месяца семнадцать лет. И я дьявольски хочу жить.

* * *