Евгений Иванович Якушкин (1826—1905)

Начиная примерно с середины 50-х гг. с этими, как правило, наследственными дворянскими собраниями начинают успешно соперничать библиотеки книголюбов-разночинцев, таких как А. Н. Афанасьев, В. И. Касаткин, П. А. Ефремов, М. Л. Михайлов и др. То же можно сказать и о библиотеке Якушкина, который по своему общественному положению был близок к разночинцам. Среди книжных собраний библиофилов тех лет были чрезвычайно значительные и составленные с большим вкусом и уменьем. Кроме названных выше это библиотеки Г. Н. Геннади, М. Н. Лонгинова, М. П. Полуденского. Громадную научно-культурную роль продолжали в это время играть и книжные собрания людей старшего поколения — С. А. Соболевского, С. Д. Полторацкого, П. Я. Чаадаева. Все эти библиотеки были открыты для любого исследователя русской литературы, культуры, общественной мысли. «Единственный способ библиофильствовать с успехом, — писал друг Пушкина Соболевский, — помогать друг другу, пользоваться обстоятельствами и помнить о пользе других».^{189} Это мнение разделялось всеми книголюбами.

Понятие «библиофил» было в то время гораздо более емким, чем теперь. Библиофильство начала и середины прошлого века сыграло особую роль, еще не оцененную по достоинству историками культуры. В самые мрачные николаевские времена в частных домах, в дворянских усадьбах собирались, росли богатейшие библиотеки, сокровищницы национальной культуры. Их владельцы, как правило, не просто собирали книги, они изучали их, систематизировали, описывали, извлекали из них множество любопытных фактов истории словесности и просвещения; они подготовили почву для того расцвета науки о книге, который произошел сразу после падения николаевского режима.

Русские библиофилы той поры составляли как бы негласное братство. Все они были знакомы между собой, постоянно обменивались находками и открытиями, книгами и фактами. Книжные собрания того времени выполняли и функции научных библиотек. Подготовлявшиеся к печати труды давались для прочтения и редактуры более старшим и опытным коллегам. Переписка и дневники библиофилов тех лет (к сожалению, почти совсем неопубликованные) дают множество примеров сотрудничества подобного рода.

Старшее поколение, поколение Пушкина и декабристов, носители блистательной культуры александровской поры — Соболевский, Полторацкий, Чаадаев встретились в библиофильстве со вторым поколением книголюбов, родившихся уже после 1825 г., — Якушкиным, Афанасьевым, Полуденским, Касаткиным, Михайловым, Геннади, Лонгиновым. Факел культуры передавался в надежные руки. Разумеется, среди библиофилов были люди различных политических убеждений. В особенности это относится к младшему поколению. Тем не менее библиофильство было той областью, где сходились интересы всех этих, столь различных порою, людей. Оно объединяло их как лиц, заинтересованных в сохранении отечественной культуры. Бросается в глаза то обстоятельство, что среди библиофилов, сформировавшихся в 50-е гг. XIX в., много людей прогрессивных, даже радикальных убеждений. Библиофильство было для них не только культурным делом, по и общественным служением. Библиофилы того времени обогатили отечественные книгохранилища целым рядом ценнейших, принесенных в дар изданий, стремясь сделать их достоянием всех читателей. Они были и организаторами небольших общественных библиотек, составленных из подаренных ими книг и периодических изданий. Именно из среды прогрессивно настроенных библиофилов вербовались корреспонденты «Полярной звезды» и «Исторических сборников Вольной русской типографии». И это относится не только к тем идейным последователям Герцена, которые составляли его партию в России, но и к тем библиофилам, которые, не разделяя политическую платформу вольной печати, пользовались ее страницами для опубликования важных документов по истории отечественной культуры. Руководители Вольной типографии очень высоко оценивали сотрудничество этих людей, прекрасно понимая, что доставляемые ими материалы объективно служат делу освободительно]! борьбы.

В предисловии к сборнику «Русская потаенная литература» (Лондон, 1861) Н. И. Огарев, принося читателям извинения в «неполноте и ошибочности рукописи», замечает, что это обстоятельство «заставляет пас просить наших почтенных библиофилов присылать нам поправки и пополнять пропуски». «Если наши библиофилы, — пишет он далее, — помогут нам когда-нибудь напечатать, за паше столетие, сборник записок и писем наших известных и неизвестных деятелей, живых и мертвых, эти пропадающие отрывки из жизни многих людей, которым ничто человеческое не было чуждо, ярко восстановили бы историю нашего развития».^{190} Эти призывы имели под собой серьезное основание и нашли отклик в среде библиофилов, даже политически умеренных, оценивших возможности вольной печати для сохранения важных памятников отечественной истории, которые нельзя было обнародовать в подцензурной русской печати.