Евгений Харитонов. Поэтика подполья

Несравненно более важными станут для Харитонова контакты с так называемым кругом Иоффе – Сабурова[364]. Эта поэтическая группа родилась на мехмате МГУ в 1962–1963 годах, в результате знакомства Леонида Иоффе, Евгения Сабурова и Анатолия Маковского (жившего тогда в Москве). К ним с самого начала близка Елена Васильева (племянница скульпторов Антуана Певзнера и Наума Габо)[365], а позднее присоединяются Валерий Шленов, Михаил Айзенберг и Виктор Коваль. Вероятно, Харитонов знакомится с Сабуровым осенью 1972 года именно по совету Маковского. При очевидном различии поэтик, литературное общение Сабурова и Харитонова окажется весьма интенсивным, а с годами перерастет в настоящую дружбу. Леонида Иоффе Харитонов не застанет (тот эмигрировал в Израиль несколькими месяцами ранее) – зато почти сразу после знакомства с Сабуровым встретит (в гостях у художника Валерия Андросова) Михаила Айзенберга (2:137). Айзенберг цитирует стихи Александра Денисенко, чем несказанно удивляет (и, вероятно, располагает к себе) Харитонова[366]. Все тот же Маковский направляет Харитонова и к Юрию Шерстневу, которого считает своим наставником[367]. Старик нищего вида, инвалид Великой Отечественной войны, Шерстнев – некогда учившийся у Рейнгольда Глиэра[368] – регулярно изумляет обитателей Ленинских гор, исполняя «истинно ницшеанскую музыку» (по аттестации Ивана Овчинникова[369]). В прозаическом отрывке, вошедшем в цикл «Вильбоа», Харитонов будет описывать конкурс, на котором скерцо Шерстнева перепутали с моцартовским («жюри не поверило не дали премии сказали это Моцарта скерцо <…> они подумали Моцарта скерцо а это Юрка, Шерстнев» [60]), и аудиенцию Шерстнева у Шостаковича («носил Шостаковичу он разнервничался <…> сказал не современно так не пишут сейчас раньше писали но тушэ у вас хорошее» [61]). Шерстнев, среди прочего, интересен тем, что воспринимает собственное творчество как единый поток, лишь отчасти фиксируемый в огромных «общих тетрадях»: «мешанина выписок и собственных высказываний или стихотворений. Они не пишутся, а рисуются, каллиграфия дополняется орнаментом по сторонам. Жанры искусства взаимопроникают. Превращаясь в живописный объект, украшаются партитуры, ноты предназначаются к рассматриванию»[370]; такой подход очевидно повлиял на «тетражизм» Маковского, а через него – и на ряд прозаических вещей, которые создаст в начале 1970-х Харитонов. Там же, на Ленинских горах, с 1972 года преподает (на филологическом факультете МГУ) востоковед Юрий Рождественский – с которым Харитонова познакомит Вячеслав Куприянов. На домашнем семинаре у Рождественского Харитонов (вместе с Куприяновым, Владимиром Буричем, Мариной Тюриной и другими) периодически будет читать свои стихи[371]. Наконец, под занавес 1972-го Харитонов встречается и с Андреем Синявским, освобожденным из мордовского лагеря около года назад. В одной из бесед за кулисами Театра мимики и жеста выясняется, что Светлана Ставцева совершенно не подозревает, чьей женой является ее коллега по театру Мария Розанова. Изумленная Розанова зовет Ставцеву в гости (после судебного процесса 1965 года Синявский – всесоюзно известная фигура); Харитонов едет вместе с ними и приглашает Синявского на грядущую премьеру «Доверчивых и вероломных»[372].

Премьера состоится 28 декабря 1972 года.