Евгений Харитонов. Поэтика подполья

Между тем завершается период благоденствия Харитонова в Театре мимики и жеста; в конце 1974 года он демонстрирует художественному совету театра первый акт обновленного «Недоросля» – и повергает совет в шок[422]. Вместо ожидаемого минимального вмешательства (легкое обновление костюмов, сценографии и музыкального сопровождения[423]) Харитоновым осуществлена полная трансформация постановки; действие разворачивается на фоне перевернутых вверх ногами декораций, юного Митрофанушку играет старейший – в благородных сединах – актер театра Василий Бондов, госпожа Простакова яростно избивает туфлей служанку, и у той изо рта льется на сцену кровь, периодически некоторые из глухих актеров начинают говорить, и все сопровождается музыкой Шостаковича, которую Григорий Ауэрбах переписал задом наперед[424]. Пластика актеров при этом – выше любых похвал; кажется, они умеют «всем телом плавать в воздухе вопреки закону тяготения, волшебно, разговорчиво, неповторимо» (2:148). Однако всем в зале ясно, что сделанный Харитоновым спектакль заведомо «непроходим», а руководству Театра мимики и жеста (в лице главного режиссера Виктора Знамеровского и директора Михаила Идзона) следует ставить вопрос о профнепригодности сотрудника: «После спектакля директор встает и спрашивает: „И что вы с этим будете делать?“ Женя отвечает: „А х… его знает!“ – и подает заявление об уходе», – вспоминает присутствовавшая на просмотре постановки «Недоросля» Нина Садур[425].