Евгений Харитонов. Поэтика подполья

И поскольку «узор» – это закон организации формы, постольку он не подчиняется, но властвует над автором. В «Непьющем русском» Харитонов прямо говорит о такой власти «узора»: «Поэт (писатель, узоротворец) тот кто дописался до своего узора, рынка на него нет или будет, теперь ему все равно, он только и может его ткать как заведенный. Все, его из этой его жизни уже не вытянешь. Так он там и будет жить и погибать» (276). Излюбленная харитоновская философия «безволия», чьи истоки мы наблюдали еще в «Жизнеспособном младенце», наконец-то находит свое высшее оправдание – в «узоре»; «Ничего не строится специально так, чтобы волюнтаристски задумывалось и затем воплощалось; сознательное безволие, доверие к узору, который лучшим образом все организует; и в этом жанр», – как будет объяснять Харитонов Аксенову в 1981 году (498).

Но здесь нужно напомнить, что, согласно самому Харитонову, «узор» существует не только в тетради писателя (как тончайшее магическое искусство, которое «отделено от людей, само погружено в свой дивный потаенный узор и должно заколдовать людей, глядящих на него сквозь стекло» [299]) – он есть и снаружи, за окном писательской комнаты: «И вся наша жизнь поступки и случаи – тоже узор» (101). Действительно, в «Жизнеспособном младенце» Харитонов описывает «узор из горящих окон в разных местах в солидном доме напротив» (91), а в «Романе» упоминает девушку «из узора знакомых того сезона» (190). Наконец, в одном из верлибров цикла «диван» и «в Англии». Собственно, только ради такого повторения лирический герой фрагмента заявляет, что «опубликовался в Англии», а не, например, «во Франции» или «в Америке».

«Вильбоа» Харитонов анализирует в качестве строгого орнамента важные вехи собственной биографии: «6 лет назад было 24, ⁄ то есть только на 6 лет отошел от школы, ⁄ а через 6 лет 36, ⁄ когда через 4 года 5-ый десяток» (70).

Соответственно, возникает вопрос, каким образом связаны два этих «узора»? Как удается автору переводить «узор» внешнего мира в «узор» художественного текста?

Возможны два основных ответа.

В первом случае медиатором оказываются чувства автора: Харитонов переживает «жизнь вокруг», ввязывается в приключения и авантюры, строит интриги и планы (показателен «узор» людей и диванов, описываемый Харитоновым в «Романе»: «Теперь так, говорю, завтра ко мне придут два те новеньких юноши я попробую одного расколоть того длинного как раз два дивана они приедут поздно придется оставаться один пойдет к тебе на диван а другой со мной только надо так подгадать чтобы со мной длинный» [199]) – и это, в свою очередь, ведет к успехам, неудачам, восторгам, тревогам, влюбленностям или разочарованиям – под воздействием которых сочиняется произведение. «Узор» социальных интеракций переходит в «узор» текстов при посредстве эмоций Харитонова; и в этом смысле «узор» функционирует как «структура чувств» – понятие, введенное Реймондом Уильямсом именно для того, чтобы устранить оппозицию личного и социального, чтобы схватить человеческий опыт в настоящем времени и во «взвешенном» состоянии[609].

Во втором случае эмоции должны уступить место мыслям, а имманентность живого опыта – трансцендентности умозрительного созерцания. Как указывал Харитонов в «По канве Рустама», любую жизнь можно увидеть в качестве «узора» (а увидев, перенести этот «узор» в тетрадь), даже если она кажется чем-то совершенно бесформенным – нужно просто выбрать правильную точку зрения: «Жизнь – встречи потери новые мальчики-девочки, эти отходят, никакого узора. Нет, просто очень хитрый узор. Не видно оси. Со звезд видно» (101). Подобный взгляд «со звезд», необходимый для того, чтобы созерцать «ось», вокруг которой симметрично расположены все события жизни, все мальчики-девочки, заставляет вспомнить уже совсем иную концепцию «узора» – что-то вроде «орнамента массы» Зигфрида Кракауэра, «сотканного из тел узора на стадионе». Кракауэр отмечал, что «орнамент массы» «напоминает аэрофотосъемку ландшафтов и городов»[610] – и именно такой взгляд на мир пытается моделировать Харитонов в «Непьющем русском».