Евгений Харитонов. Поэтика подполья

В конце 1979 года Харитонов завершает свое самое крупное и самое радикальное произведение – «Роман». Без сомнения, в стилистическом отношении этот текст – с его зачеркиваниями, пустыми страницами, перевернутыми словами и печатью строк по синусоиде – можно считать высшим достижением Харитонова. Но, вероятно, именно в силу стилистической изощренности «Роман» остался практически не понят современниками: даже благожелательные читатели говорили о «Романе» как о «поэтическом самоубийстве» автора[615] или как о «претенциозной зауми с матом и пустыми страницами»[616].

Для понимания «Романа» нужно в первую очередь разобраться с его формальной структурой – еще более прихотливой и еще более фрагментарной, чем у двух предшествующих вещей «великого пятичастия», и заставляющей нас вспоминать то догадку Яна Уотта о том, что форма романа функционирует как комментарий к самой себе[617], то фразу Фредрика Джеймисона о Розанове, который «иллюстрирует распадение романа на подготовительные материалы к нему»[618]. Харитоновский «Роман», действительно, собран из множества фрагментов, написанных в период с 1976 по 1979 год[619]; и здесь возникает первый важный вопрос – по какому принципу автор выбирал эти фрагменты?

Если говорить коротко – по принципу отделения писателя от мира.

Базовая харитоновская идея текста как реакции на «жизнь вокруг» по-разному воплощается в разных произведениях «великого пятичастия» – если в «Слезах об убитом и задушенном» ответ на происшествие может быть любым, то в «Непьющем русском» он всегда будет только отрицательным. Написанный после «Непьющего русского» «Роман» доведет идею реакции как отказа до ее высшей логической точки (где она начнет разрушать саму себя) – до мечты о полной, тотальной изоляции автора от внешнего мира, от любых стимулов и вызовов. А потому «Роман» одновременно и подтверждает харитоновское понимание литературы («реакция на случаи»), и пытается выйти за его пределы – путем избавления, отгораживания от любых возможных «случаев». Собственно, на фоне всех остальных текстов «великого пятичастия» (являющихся ответами на «живую жизнь», и потому неизбежно несущих в себе некий отпечаток «социального») «Роман» представляется единственным примером чистого, действительно «асоциального» искусства, искусства, никак не зависящего от мира снаружи, истинного Part pour Part.