Евгений Харитонов. Поэтика подполья

Идея размежевания вложена уже в название произведения – «Непьющий русский», где одинаково важны оба слова. В советском «подполье» действительно хватало и евреев, и алкоголиков, и потому Харитонов специально подчеркивает – в качестве исключительных особенностей собственной натуры – свое русское происхождение и свою нелюбовь к спиртному (в придачу к третьей «особенности» – гомосексуальности). Дело, однако, не просто в том, что Харитонов не употребляет алкоголь; важно проследить, куда приводит его такой выбор. Одним из близких друзей Харитонова является в это время Алексей Дериев[612] – новосибирский врач-нарколог, известный, среди прочего, тем, что лечит алкоголизм[613]. Больше того, в Новосибирске существует и «Добровольное общество трезвости» – и именно из его «патриотического крыла» выходят русские националисты, которые впоследствии создадут местное отделение общества «Память»[614]. Таким образом, телесная привычка Харитонова, устоявшаяся с юных лет (не пить крепких напитков), в конце семидесятых годов начинает неожиданно аккомпанировать дискурсу русского национализма, расхожим легендам о том, что «евреи спаивают русский народ». В этом смысле вынесенная в заглавие бравада собственной трезвостью («Непьющий русский») располагается почти в том же русле, что и многочисленные антисемитские пассажи («Не может человек с длинным носом спеть русскую песню» [283]) из текста произведения.

Впрочем, «непьющий» – не просто слово.

В статье о жестовой терапии для заикающихся взрослых, написанной в 1977 году, Харитонов объяснял, что в основе речи уверенного человека должна лежать «мысленная жестикуляция» (485)’ «Речевой жест всегда содержит в себе двигательный, хотя бы и совершаемый мысленно» (485) – Вот и за «речевым жестом» объявления себя «непьющим» угадывается вполне конкретный и хорошо знакомый «двигательный жест» – жест отказа, решительное движение руки с выпрямленной ладонью, отодвигающей в сторону предложенную кем-либо рюмку водки. Этот «двигательный жест» – в очередной раз высвечивающий телесную подоплеку харитоновских текстов – остается, как и положено всем жестам, молчаливым; однако он многократно отзывается на уровне грамматики. Читая «Непьющего русского», мы вновь поражаемся изобилию отрицательных приставок и частиц – своего рода грамматических эманаций телесного жеста отказа: «И не знаю куда плыть. И это не то, и это не то и не знаю. И сказать нечего. И нечему сниться во сне» (268), «Тогда вы мне никто не нужны. 100 способов раззнакомиться и ни одного познакомиться» (269), «Что тебе счастья в жизни нет, не было и не будет. Не будет не будет не будет. Никогда» (270), «Сегодня ничего не будет и завтра ничего не будет а когда будет то потом опять долго ничего не будет» (272), «Невысказанность невыраженность неприложенность скисших сил. Нерастраченность сгнивших силёнок» (273), «А свобода от него никогда ни к чему не приведет, только уведет и не туда и не сюда» (281). Кажется, именно многочисленные «не» и «ни» составляют потаенный «узор» «Непьющего русского».

Если форма «Слез об убитом и задушенном» создавалась благодаря слабости и податливости текста, то форма «Непьющего русского» обретает себя за счет твердости; перед нами уже не слепок, но кристалл, сияющий гранями решительных отрицаний. И появление такого кристалла знаменует некий новый этап радикализации Харитонова.

«Непьющий русский» – это в буквальном смысле слова человек, который может смотреть на вещи трезво. Не отрицающий, но просто трезвый взгляд изначально пытается воссоздать в своем тексте Харитонов. Увы, согласно этому взгляду и этому тексту, согласно писателю Харитонову, в 1979 году в СССР плохо вообще все: плохи дела в любви («Как тяжело, когда на тебя ноль внимания. Когда ты понимаешь что ничего к себе не вызываешь. И не вызовешь. Что он к тебе не прильнет, не исцелует всего как Валеру» [270]), плохи дела в стране («Еще одна еврейская семья – через 20 лет еще три гражданина полных сил выйдут в жизнь будут отвоевывать место за счет русских – сжалось сердце у регистратора браков. Скоро, скоро наш голубоглазый народ будет занесен в красную книгу» [283]), плохи дела в литературе («У нас писатель не может жить на ренту. Обласкан на деньги государства. У нас он должен быть жертва. Или не берись. Или готовься к суме. Или не поэт-с. А хочется тепла покоя и сосен и тонких дум» [273]), плохи дела и в душах людей («Какой ужас. Они своим глупым медицинским умом описали наше поведение. А если мы напишем о них, об их чудовищной обездоленной норме, надо закрыть глаза и заплакать, что в них не вложено какого-то последнего винтика» [287]). Собственно, именно из такого пессимизма рождается и следующая, еще более радикальная идея Харитонова – идея уже не отрицательного реагирования, но полного ухода от любых взаимодействий с миром; знаменитая идея «домашнего ареста», главной манифестацией которой станет харитоновский «Роман».

9. Текст 3: «Роман»