Евгений Харитонов. Поэтика подполья

Именно вознамерившись создать шедевр «искусства ради искусства», Харитонов осознает свое (усилившееся с годами) одиночество в качестве возможного стилистического ресурса. При этом сохранившаяся с вгиковской юности склонность к светским развлечениям очевидно мешает писать «Роман» («2 страсти борют ⁄ ся: одна сидеть у огня мирно читать и ⁄ писать, другая когда говорят что кто-то кого- ⁄ —то завел собираются в Воронке сломя голову / пуститься в безумства» [171]), грозит тем, что он станет очередными «Слезами об убитом и задушенном»; и потому Харитонов должен сознательно игнорировать окружающий мир, должен намеренно культивировать одиночество и домоседство: «Мой подвиг сидеть на ме ⁄ сте. Мой подвиг вытягивать нить» (190). Такая практика во многом тяготит Харитонова, и читая его тексты подряд, можно видеть огромный объем риторической работы, которую проделывает автор, чтобы свыкнуться с требуемым положением вещей. Свое добровольное затворничество Харитонов последовательно сравнивает с раковиной моллюска («я забрался в раковину никогда из нее не выйду» [252]), с музейным хранилищем («я хранитель своего письма сторож свое ⁄ го музея» [170]) и с тупиком («ужневыйтиизеготупикавновыедали» [176], «и вот писатель все больше и больше отъединяется от всех, все глубже и глубже заходит в свой тупик. До свидания. Желаю и вам найти свой тупик» [295]). Однако главной метафорой постепенно становится тюрьма – слово, смысловая траектория которого довольно любопытна: сначала «тюрьма» понимается буквально («У тети Лиды у тети Тони детей не было ⁄ они застудили в тюрьме» [62], «в тюрьме в КПЗ где сидел Вс. Н.» [244]), потом начинает обозначать любые строго ограниченные области («Они хотят спрятать вас от народных глаз в тюрьму культуры» [223], «на зарядку становись ⁄ из тюрьмы своих костей» [239]) и, наконец, приспосабливается Харитоновым именно для обозначения ситуации уединенного сочинительства, максимально отгороженного от любых событий «живой жизни» («Тоска из тюрьмы по жизни» [277], «И если вдруг и найдется невероятный мальчик на грудь для любви то на сколько на два дня и потом опять сюда в тюрьму А если что-нибудь будет отвлекать от тюрьмы, то только и буду стремиться назад в родную тюрьму» [274]). Главная тайна Харитонова в том, что само это «уединение», это «тюремное заключение» рассматривается именно как прием, как временная мера; судя по некоторым фрагментам «Романа», триумфальное возвращение в общество – с готовой гениальной вещью – планируется автором уже в сам момент «ухода»: «ОН думает, думает. Как уйти от ⁄ всех на время и с победами вернуться» (170), «И лучше не жить жизнью. Можно достичь ⁄ счастья, я решил, в том что не делается моим ⁄ видом (в письме). Никто не будет видеть сколь ⁄ ко усилий идет на труд. Будет видна только го ⁄ товая вещь и прельстятся мной за нее. И опять, ⁄ вся жизнь идет на эту вещь, а жизнь вокруг ме ⁄ шает» (176).