Можно сказать, что теория фракталов и есть основа того будущего исчисления параллелизмов, о котором смутно мечтал Мейен. Он не успел ничего узнать про фракталы, но его интуиция верно подсказала ему, что если феномен рефрена вездесущ и внемасштабен, то он может лечь в основу биологии. Если простейшие рефрены вроде конечностей позвоночных (4–90, с. 52; 4–08, с. 322) суть эмпипические обобщения по Вернадскому, то рефрен вообще (как феномен типологической упорядоченности мира по Мейену) — понятие идеальное.
Цель анализа должна состоять не в прогнозах, они либо неопределенны (как у цыганки: «дальняя дорога, казенный дом»), либо проваливаются. Цель в понимании того, как поступать в неожиданной ситуации, когда она уже обозначилась. У В. В. Жерихина читаем, что вновь возникающие в ходе экологического кризиса виды будут
«высокоустойчивы к антропогенным загрязнениям, включая пестициды и иные средства контроля. […] Время изменений коротко по меркам не только геологическим, но даже и человеческим. […] Стабилизация же новой экологической системы — процесс геологически протяженный. […] Так называемая охрана природы на ограниченных охраняемых территориях неспособна предотвратить эволюционный кризис в остающейся окружающей среде.
Словом, борьбу людей с одной бедой может обрушить вдруг возникшая другая беда, нехватка ресурсов сельского хозяйства. И это тоже эволюция. Ее давно заметили, создали службы «так называемой охраны природы», но ничего не сделали для ее понимания, а с тем и для спасения природы.
Всё сказанное и многое, еще не сказанное, достаточно ясно говорит, что нужна новая единая теория земной эволюции, включая изменение природы людьми и эволюцию государств.
С самого возникновения государств история носит характер их столкновения и взаимодействия, чего совсем не видно у авторов «универсальной эволюции», и потому нужен иной аппарат.
К сожалению, в европейской традиции изложение истории от Гомера и до конца 19-го века велось «от войны к войне», при нараставшем с 14–го века (и особенно с 17-го) вкраплении описаний торговли и хозяйства, а прочее было маргинально. Лишь на грани веков почти одновременно появились Бенедетто Кроче в Италии, П. Н. Милюков в России, Люсьен Февр (затем школа «Анналов») во Франции, Освальд Шпенглер в Германии и Арнольд Тойнби в Англии. Это сменило тенденцию — история культуры заняла важное место в умах и книгах историков. А с появлением в 1967 г. понятия пассионарности (Л. Н. Гумилев) в изложение истории, наконец, твердо добавилась биология — см. главу 2.
Странно, но факт: этот дилетант, то и дело путавший реалии и пояснявший историю одних народов аргументами из истории других (словно Шмальгаузен[60]), всех заставил говорить о новом — о метисации (массовом рождении полукровок) и о пассионарности — как основах психологии масс и как о факторах эволюции цивилизаций.
Нынешнюю стычку между цивилизацией «золотого миллиарда», стареющей в бесцельном самодовольном благополучии, и двумя заново формирующимися противниками: напористой цивилизацией Востока и всё крушащей полуцивилизацией Юга — не удается выразить в привычных терминах. Обще у всех трех разве что безразличие к требованиям уничтожаемой природы, прикрываемое разговорами об «охране окружающей среды», тогда как давно нужно ее спасать. Их и должна указать новая теория эволюции, основанная не на конкуренции, а на самоорганизации.
Исламизм застал Европу врасплох. О начале столкновения цивилизаций уже в 1990-х годах написаны и обсуждены книги эволюционного толка (о них см., наир.: [Наумкин, 2015]), но Запад их не усвоил, он видел и видит лишь борьбу добродетели со злом (своей с чужим) и соответственно реагирует. Хотя зло исламизма несомненно (так думает и большинство мусульман), но европейский подход не дает полезных рекомендаций, как вести себя с этой напастью.
Мало кому заметно, что нынешняя миграция из Азии и Африки в Европу есть начало нового