Эволюция потребления. Как спрос формирует предложение с XV века до наших дней

Публика кинотеатров вовсе не представляла собой инертных зрителей, погруженных в транс. Они поддерживали героев одобрительными возгласами и шикали на злодеев. Для продюсеров мощность аплодисментов служила главным показателем таланта актера. Иногда публика сама служила главным развлечением. Нередко сеансы прерывались. Один житель Лондона вспоминал, как он в детстве в 1910 году ходил в местный кинотеатр, вмещавший в себя человек тридцать; дети сидели в первом ряду. Каждый раз, когда очередной короткий фильм неожиданно прерывался, «тучная леди, всегда сидевшая на мягком стуле возле выхода… дергала за цепочку газовой лампы, висевшей рядом с дверью». Зал тут же наполнялся светом: «руководство кинотеатра предпочитало не оставлять детей в темноте, когда ничто не занимает их внимание». В «более солидных развлекательных домах» работники в коричневой униформе «ходили между рядов, разбрызгивая над головами зрителей дезодорант»[531]. Кинотеатры нанимали актеров, читающих голос за кадром, а также музыкантов, которые вносили в сцены на экране свою интерпретацию. Многие заведения работали с самого утра до полуночи. Люди приходили и уходили когда им вздумается. Привычный нам формат просмотра, когда люди приходят во время вступительных титров и уходят после слова «конец», появился лишь в 30-х годах XX века и далеко не сразу стал популярен.

До 1909 года длина фильма была не более 300 метров (16 минут). Затем на экранах появились «Камо грядеши» и «Отверженные» – фильмы, которые впервые за всю историю кино длились по два часа. Однако первоначально к новому формату отнеслись с подозрением, и здесь свою роль наверняка сыграли привычки. Редактор французского киножурнала (Ciné-Journal) так отзывался об увиденном в октябре 1911 года:

«публика приходит и уходит в середине представления… Наши зрители, как правило, приходят в кино на час, чтобы испытать разнообразные эмоции и быстро удовлетворить свое любопытство. Они любят короткие драмы и добрые комедии. Им интересно узнавать о новостях или смотреть фильмы о дальних странах, экзотических племенах и естествознании. Как мы можем начинать свою программу длинным фильмом, который сам по себе длится как целая программа?»[532]

Постоянная смена жанров во время программы заставляла публику переключаться с одного метода просмотра на другой. А это не очень-то напоминает массовый гипноз.

Как утверждал Зиммель, у психики есть два уровня. Глубокие эмоциональные переживания сосредоточены на «менее осознаваемых уровнях психики и вырастают самостоятельно в постоянном ритме непрерываемых, повторяющихся ритуалов», с которыми часто ассоциируют жизнь в деревне. Непосредственно разум располагается на «прозрачных, сознательных, более поверхностных уровнях психики»[533]. Жизнь в городе, считал Зиммель, высушивает глубокие уровни и одновременно перенапрягает поверхностные. Однако Зиммель не учел, что кино тоже способно давать новые возможности. Благодаря местным фильмам, снятым у фабричных ворот, рабочие смогли увидеть себя на экране. Люди кричали от радости, узнавая на экране себя и своих друзей. Фильмы о природе и путешествиях помогали людям путешествовать во времени и пространстве. «Я обожаю кинематограф, – признался один француз в 1907 году. – Он удовлетворяет мое любопытство… Я путешествую по миру и останавливаюсь, где хочу: хочу – в Токио, хочу – в Сингапуре. Я исследую самые невероятные маршруты». С помощью кино можно было подняться на Скалистые горы или увидеть водопад Виктория[534].