Попытки подавить революцію могутъ временно окончиться видимымъ успхомъ. Реакціонеры ликуютъ и поздравляютъ другъ друга. Но ихъ радость напрасна: отхлынувъ въ одномъ мст, революціонная волна поднимается въ другомъ. Посл того, какъ была раздавлена Парижская Коммуна, оффиціальный и придворный міръ Европы могъ думать, что соціализмъ — это революціонная стихія современнаго общества — умеръ и похороненъ навсегда. На глазахъ побдителей нмцевъ французская армія вообразила, что она можетъ себя реабилитировать подавленіемъ и разстрломъ парижанъ — всхъ недовольных и революціонеровъ. На своемъ политическомъ жаргон, консерваторы могли хвалиться тмъ, что они «пустили кровь бродягамъ». Тьеръ — этотъ несравненный типъ буржуа—выскочки, думалъ, что онъ окончательно уничтожилъ парижскихъ революціонеровъ и зарылъ ихъ на кладбищ Перъ-Лашезъ. Т же изъ оставшихся, которыхъ онъ считалъ наиболе зловредными представителями соціалистовъ, были сосланы въ заточеніе въ Новую-Каледонію, къ нашимъ антиподамъ. Вслдъ за Тьеромъ повторяли его слова вс его европейскіе друзья и со всхъ концовъ неслись псни Тріумвира. А что касается нмецкихъ соціалистовъ, разв они не были подъ надзоромъ того, кто былъ «могущественне самихъ государей» — одно движеніе бровей котораго приводило въ трепетъ Европу. А русскіе нигилисты? Кто были эти несчастные? Странныя чудовища, дикіе потомки гунновъ и башкировъ, въ которыхъ цивилизованные люди запада видли только зоологическихъ особей. Увы! безъ труда можно себ представить, какое мрачное молчаніе настало, когда въ Варшав и другихъ мстахъ былъ «водворенъ порядокъ». На другой день посл бойни, найдется немного людей, готовыхъ стать подъ пули. Когда одно слово, одинъ жестъ наказывается тюрьмой, очень рдко встрчаются люди, готовые подвергнуться опасности. Немногіе спокойно жертвуютъ собой за дло, торжество котораго еще не близко, или даже сомнительно: вс не могутъ обладать героизмомъ русскихъ нигилистовъ, составляющихъ прокламаціи въ лагер своихъ враговъ и расклеивающихъ ихъ на стнахъ, чуть ли не на глазахъ у часовыхъ. Нужно быть самому готовымъ на всякую жертву, чтобы имть право послать упрекъ тмъ, кто не сметъ объявить себя борцомъ за свободу, когда ихъ заработокъ, а слдовательно и жизнь дорогихъ ему существъ зависитъ отъ ихъ молчанія. Но если не вс угнетенные — герои, они не мене чувствуютъ страданія, они не мене желаютъ освободиться отъ гнета и настроеніе всхъ страдающихъ вмст съ ними и знающихъ причины страданій создастъ въ конц концовъ революціонную силу. Хотя въ какомъ-нибудь город вовсе не существовало бы ни одной группы, объявившей себя анархистами — вс рабочіе въ немъ все же анархисты въ большей или меньшей степени. Инстинктивно аплодируютъ они товарищу, который говоритъ имъ объ общественномъ стро, когда не будетъ хозяевъ и когда продуктъ труда будетъ принадлежать производителямъ. Этотъ инстинктъ содержитъ въ себ зародышъ будущей революціи, ибо съ каждымъ днемъ онъ становится опредленне и претворяется въ сознаніи. То, что рабочій смутно чувствовалъ еще вчера, сегодня онъ уже это знаетъ и каждый новый опытъ приноситъ ему новыя знанія. А крестьяне, которые не могутъ прокормиться продуктами своего клочка земли, и т еще боле многочисленные, которые не имютъ и куска глины — не начинаютъ ли они понимать, что земля должна принадлежать тмъ, кто ее обрабатываетъ? Они это всегда инстинктивно чувствовали; теперь они это знаютъ и скоро заговорятъ опредленнымъ языкомъ борьбы.