Эволюция татарского романа

И в романе «Жизнь ли это?» автор стремится отразить характерную для декадентов, душевную пассивность главного героя: «Что я могу сделать? До двадцати трех лет, не ударивший палец о палец, дармоед, что еще я могу делать, как ни быть дармоедом?» (С. 134). «В душе моей сидит слово “все кончено”. Кончено! Все кончено! Все идеалы, вся жизнь, все кончено! Кончено вовеки веков!» (С. 137). «Для того чтобы печалиться, оплакивать плохое в прошедшей жизни, в будущей жизни, проститься и проводить утраченные идеалы не нашлось ни единой слезинки. Я замерз, я застыл, я пропал!» (С. 145). Как видно из примеров, Г. Исхаки показывает, что герой сознательно сторонится борьбы с жестокой действительностью, опускается на колени. Описывает он это с помощью различных литературных приемов. Из них наиболее часто используемый – внутренний монолог. В отличие от других писателей Г. Исхаки на внутренний монолог возлагает другие задачи. Прежде всего бросается в глаза то, что у него внутренние монологи менее объемные. В таких монологах герои делятся не только со своими планами и делами, а больше переживаниями, и даже интимными чувствами: «Хочу говорить, познакомиться и дружить с теми двумя девушками, сидящими под деревом. Но какие-то цепи, непонятные мне оковы не пускают меня к этим девушкам, не дают мне поговорить и подружиться с ними! Я не могу побороть в себе какую-то силу и не могу начать говорить с ними» (С. 110). Подобные монологи в дальнейшем встречаются в романах «Молодые сердца» Г. Ибрагимова, «Посередине» Ф. Амирхана.

На протяжении сюжета душевный спад героя сочетается с душевным подъемом. И это дает возможность духовное состояние героя воспринимать вполне естественным образом.

Наряду с модернистскими приемами Г. Исхаки в романе «Жизнь ли это?» использует и традиционные поэтические средства. Несмотря на редкое использование одного из них – юмора, он нередко обращается к довольно часто используемой в татарской литературе начала ХХ в. сатире. Даже его сатирический опыт, направленный на разоблачение кадимистских порядков, тормозящих развитие татарской молодежи и нации в целом, кажется в романе собранным в одной точке: «…Я и не то, и не се! Не верблюд и не птица! Не конь и не осел! Я – мешанина из устаревших и новых знаний, я – недоделанный мулла-развратник!» (С. 133). О том, что сатира, наряду с прямым разоблачением, способна указать на социальные и психологические механизмы этого явления, говорит и Е. Шкловский [162. С. 16]. Используя средства сатиры, Г. Исхаки создает реальную картину жизни того времени. Например: «Вечером у ишана… собираются толпы женщин… Они приносят всякую живность, их шкуры, их шерсть, сукно, деньги. За просьбы к Аллаху они ишан-хазрету платят пошлины» (С. 91); «Урок мне вовсе не интересен, сижу просто для количества. Но хазрета теперь и это устраивает» (С. 127).

Что касается образного мышления, писатель время от времени обращается к явлениям или образам природы. Это, видимо, еще связано и с тем, что писатель сам деревенский человек, и поэтому он хорошо знает и любит природу. И здесь большую роль играют также его просветительские взгляды. Известно, что по просветительской идеологии природа для человека – совершенный и образцовый мир.

В произведениях Г. Исхаки к описанию этой естественной жизни обращается в различных целях. Например, в романе «Жизнь ли это?» природа для героя является средством залечивания душевных ран. К примеру, после затяжного дождя, устав от дома, не зная, куда себя деть, шакирд после прояснения погоды, от нечего делать выходит в поле, и вот как на него действует окружающая природа: «Благоуханные запахи поля, птичий оркестр, словно собравшийся для встречи со мной, приветственные поклоны в мою сторону высоких хлебов меня вконец опьянили. Я, не зная, что делать с этой радостью, не зная, на что ее потратить, словно плыл в радостном, красивом пространстве. Погружался в какие-то, одна красивее другой, мысли» (С. 86). В то же время описание картин природы превращается в средство раскрытия таких качеств героя, как умение видеть и понимать красоту, его духовного мира.