Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Еще в «Насилии и священном» Жирар ставил вопрос, какого рода чума опустошила Фивы. И обнаружил, что в рассказе об этой чуме, совсем как у Машо в «Суде короля Наваррского», смешаны в одну кучу элементы естественных и сверхъестественных явлений. Что, собственно, там приключилось? Даже если Софокл имел в виду знаменитую чуму 430 года до н.э. в Афинах, «это нечто большее и иное, чем просто вирусная болезнь под тем же названием. Эпидемия, прерывающая все жизненно важные функции города, не может остаться в стороне от насилия и утраты различий»348. По утверждению оракула, причина бедствия – заразное присутствие убийцы. Имя убийцы не названо, это лишь предположительно один человек, а не несколько. В криках хора, требующего жертвоприношения, метафоры болезни звучат вперемешку с образами, относящимися к военной сфере. Инфекция и пелена взаимного насилия абсолютно тождественны. «Взаимодействие троих протагонистов, по очереди обуреваемых насилием, сливается воедино с развитием эпидемии, всегда готовой поразить как раз тех, кто претендует на господство над ней»349, – писал Жирар. Людские беды, в данном случае неурожай, болезни и падеж скота, могут как предшествовать панике и вспышкам насилия в общине, так и происходить после них, а выливаются они в поиски человека, которого можно объявить единственным виновником.

Слово, которое употребляли древние греки, допускает двоякое толкование. У Софокла и Фукидида «чума» – обычно nosos. Специалист по античной литературе Фредерик Ал указывает: «Значение слова nosos можно также расширить до политической метафоры». В пятой книге диалога «Государство» Платон изображает конфликт между греческими государствами «не просто как гражданские войны, но как то, что само по себе наподобие nosos, „болезни“: „Эллада в этом случае больна“. Многие зрители пьес Софокла, возможно, разделяли мнение Платона, что междоусобные войны греков суть „крайнее заболевание (nosêma)“ полиса»350.

«Чума – главным образом насилие, то, что люди убивают друг друга, – пояснял Жирар в интервью Гудхарту. – Во многих мифах этот кризис пытались замаскировать под природное бедствие, и чума – очень распространенная тема в зачине мифов. Но мы прекрасно знаем, что в архаических обществах не выделяют отдельно чуму как заболевание». Попутно он добавил, что разграничивать болезнь и насилие стали только в XVI веке, что, по идее, обогащает повествование Машо дополнительным подтекстом.

С точки зрения Жирара, эти так называемые «эпидемии чумы» свидетельствуют, что жертвоприношение вырвалось из-под контроля и в общине присутствует некое чудовище, жаждущее заполучить все больше и больше жертв. В то время как количество жертв множится, жертвоприношение перестает восстанавливать мир между людьми и становится реальным неприкрытым насилием. «И вся община теряет голову; налицо кризис, который, как представляется, невозможно исцелить, потому что чем больше прибегаешь к запретам и жертвоприношениям, тем больше насилия»351.

С годами его размышления вышли на новый уровень. То, что для человека кризис, для природы необязательно кризис, а опасения за экологию, в сущности, присущи нам одним. Иными словами, мы даем определения событиям лишь со своей точки зрения, и то, что называем «природными бедствиями», в действительности бедствия людей. Из-за скученности солдат в казармах и окопах грипп 1918 года перерос в международную катастрофу. «Моровые поветрия», которые на поверку оказываются брюшным тифом и холерой, случаются из-за грязной воды и пищи, а загрязняют их частенько человеческие сообщества и побочные продукты их жизнедеятельности. Смертность растет, когда невозможно заручиться помощью людей и человеческими же ресурсами. Засуха становится катастрофой только в случае, если от дефицита воды или продовольствия страдают люди. В мире природы землетрясения относительно безобидны; землетрясение превращается в «бедствие», только если в пострадавшем районе есть люди. Это же верно и для торнадо, ураганов и цунами.

Очевидно, не только Машо столь неприкрыто смешивал в своем повествовании природные бедствия с антропогенными. Жирар, изучая апокалиптические тексты, заинтересовался пассажами вроде следующего отрывка из Евангелия от Марка: «Когда же услышите о войнах и о военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит сему быть. <…> Ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения» (Мк 13:7–8). Почему, спросил он, людские силы и силы природы здесь смешаны, по-видимому, в кучу, словно нечто тождественное? Возможно, в наше время они и впрямь таковы. Он отметил, что на фоне изменений климата и вмешательств человека в природу мы раздумываем о правомерности версии, что даже у землетрясений есть антропогенная причина. Подобные версии вызывали у него живой интерес.