Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

«Пережитое предстало перед его взором ослепительной спящей красавицей, пробуждающейся после долгой ночи». Когда переживаешь некое мгновение за пределами времени, разница между воспоминанием и новым опытом исчезает. В поздних текстах Карре возвращается к своему отроческому опыту в Нейи и осознанию того, что он сам отвернулся от Бога, попытавшись в одиночку взять штурмом цитадель – «стремление, типичное для Запада и современности», – сказал Жирар. Карре тянуло к образцам для подражания, восхваляемым в западном обществе, – «людям действия, „успешным“, „предприимчивым“ в американском смысле, чуть ли не к деятелям свободного предпринимательства». Тут снова возникает «подтачивающий порок» – «глухая зависть»: от связи с мимесисом никуда не деться.

По-видимому, Карре вполне заслуживал места в списке героев Жирара – соответствовал формуле из «Лжи романтизма и правды романа»: автор и персонаж сходят со сцены после религиозного обращения на смертном одре, после отречения от «Я» и его порывов. Автор осознает, что вел бой с тенью, что он и его враг неотличимы.

«Вместо того чтобы сделать Бога Эверестом, на который предстоит взойти, отец Карре в финале видит в нем укрытие от бед. Это не скептический гуманизм, а скорее капитуляция перед милосердием Божиим», – сказал Жирар. В итоге же именно смирение даровало Карре свободу. И, возможно, Жирару тоже?

Обычно Жирар отвлекал внимание от себя и перенаправлял его на свои идеи. Я задумалась: до какой степени он воспользовался, если вообще воспользовался, Карре как прикрытием (так Данте воспользовался чередой «дам-ширм», чтобы без утайки и исповедальности излить свою настоящую любовь), чтобы поведать о нескольких десятилетиях собственного духовного опыта? В какой мере Карре выразил в написанных за всю жизнь текстах сокровенный опыт самого Жирара?

Лекции и речи Жирара о христианстве служили преимущественно для распространения его теорий и не были автобиографичными. Возможно, его речь «Современный мистический опыт» – редкая возможность заглянуть во внутреннюю жизнь самого Жирара, описывающего свои духовные борения через историю Карре: проблеск запредельного, мелькнувший перед глазами в отрочестве, а затем духовная пустыня, долгое странствие, когда приходится при ярком свете дня идти за той же самой, еле видной звездой.

В тот день 2005 года аудитория в Академии ожидала совсем другого. Жирар поступил характерным для себя образом – в речи о работах Карре прял свою уникальную нить мысли и коснулся абсолютно религиозной темы на площадке, где к такой тематике необязательно отнесутся благосклонно.

Следующим выступил Мишель Серр с протокольным заявлением. Пресса отметила, что говорил он с необычайным чувством. Он подчеркнул, что сегодняшние печатные СМИ и телекомпании и на вербальном, и на визуальном уровне исступленно сосредоточены на теме человеческого жертвоприношения, «изображая и множа его столь лихорадочно, что эти бесконечные повторы возвращают нашу культуру к меланхоличному варварству и обрекают нас на колоссальный регресс в плане гоминизации». Самые передовые технологии, сказал он, «отбрасывают нашу культуру далеко назад, в архаическую эпоху жертвенного политеизма».

Затем он прямо обратился к другу и коллеге: «Вы вскрыли веру, стоящую за преступлениями истории, и постигли те из этих преступлений, которые совершались именем Бога, причем вы сделали это не ради оправдания религии, а ради восстановления истины, критерий которой – „не проливай кровь“»363.

Он назвал Жирара пророком, который вдохнул новую энергию равно в литературную критику, историю и психологию. Теории Жирара помогли нам постичь механизмы желания и соперничества, формирующие нашу экономику; в результате мы поднялись на более высокую ступень в антропологии, истории религий и теологии. «Отныне нарекаю вас новым Дарвином наук о человеке», – сказал Серр под конец. Это определение впервые прозвучало в тот день и закрепилось за Жираром.

* * *

Религиозное обращение – не единовременное событие, а процесс. В случае Жирара одним из главных моментов этого процесса стало восхищенное письмо о «Насилии и священном», полученное им в начале 1970-х. С этого письма завязалась дружба. Летом 1975 года Жирар лично встретился с Раймундом Швагером в Совтерре неподалеку от Авиньона. Более тридцати лет они обменивались сердечными, вдумчивыми письмами. Их дружба значима тем, что спустя годы побудила Жирара переосмыслить один из наиболее авангардных аспектов «Вещей, сокрытых от создания мира», изменила ход его жизни и исследований таким образом, что все более секулярная культура стала смотреть на него скорее с критическим пренебрежением, чем одобрительно. Семена были заронены в 70-х, но окончательно результаты этой переписки созреют именно в Стэнфорде.