Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Она, бесспорно, понимала, что «обязательная» присяга свободе, к которой заключенных принуждают под угрозой казни, – это возмутительный оксюморон; так или иначе, у нее хватало проницательности, чтобы не обманываться словами наподобие «свобода» и «вольность», ведь стоящий рядом с ней добряк – а от него требовали той же присяги и предъявляли ему те же обвинения – попал в тюрьму всего лишь за то, что служил мессу. Двумя годами ранее Сюзанна-Агата поневоле покинула Кадрусское аббатство, где была монахиней бенедиктинского ордена и звалась сестра Мари-Роз. В аббатстве было еще девять монахинь – и всех их в октябре 1792 года выставили на улицу, обрекая на лишения, нищету и попытки пробавляться чем придется. Возможно, в итоге было бы безопаснее скитаться, чем, как Сюзанна-Агата, возвращаться к родным – в дом буржуа, имевших свое шелкопрядильное дело. Там-то органы революционной власти и отыскали Сюзанну-Агату Делуа.

Погибших мученической смертью монахинь-кармелиток из Компьена обессмертил Франсис Пуленк в душераздирающей и неумолимо-суровой опере «Диалоги кармелиток». Но мы, неясно почему, намного меньше знаем о казнях вдали от Парижа, а именно в Оранже, где Эпоха террора была особенно кровопролитной и свирепой. Собственно, монахини с их душевной твердостью и бесстрашием – лишь одна из множества «категорий» убитых в те шесть недель местных жителей и жительниц: всего погибли 332 человека.

Сюзанна-Агата постаралась создать атмосферу героизма и доблести: историки сообщают, что аббат Антуан Лузиньян и эта сестра-бенедиктинка устроили дружеское состязание в мученичестве, так что осталось неясным – то ли священник поддерживал в монахине храбрость на пути к гильотине, то ли монахиня ободряла священника.

В шесть часов вечера того же дня в доме у собора, откуда увели Сюзанну-Агату, примерно четыре десятка женщин услышали зловещую барабанную дробь и восклицания «Vive la Nation!», возвестившие о первой казни. По этой примете сестры-монахини догадались, что их новая подруга, лишь несколькими часами раньше убеждавшая их не отчаиваться, рассталась с жизнью и ее отрубленную голову показали толпе. Вскоре эти женщины повторят ее судьбу.

По словам Жирара, политический террор часто соединяет два типа насилия: коллективные гонения, которые учиняют толпы убийц, и коллективные же отголоски гонений – по форме законные и с соблюдением всех официальных судебных процедур, но подстегиваемые крайностями общественного мнения. Французская революция дает прекрасные примеры обоих типов насилия. Вряд ли тем, кого гнали сквозь ликующую, улюлюкающую толпу, эти поверхностные судебные ритуалы внушали успокоительное чувство, что, дескать, надлежащая правовая процедура соблюдена. Вновь вспоминаются слова Жирара о жертвоприношении, вырвавшемся из-под контроля: «в общине присутствует некое чудовище, жаждущее заполучить все больше и больше жертв»375.

Когда Жирар в разных обстоятельствах заверял меня, что женщина, ныне известная под именем блаженной Мари-Роз Оранжской, приходится ему дальней родственницей, точнее двоюродной бабушкой его бабушки по материнской линии, я подозревала, что это лишь горделивый семейный миф. Однако семья де Луа до сих пор ведет бизнес в шелковой промышленности Сериньян-дю-Конта – а занимается она этим с 1770 года (первый послевоенный мэр города носил фамилию Делуа, так что вариантов написания этой фамилии доныне существует два). Мать Жирара, Мари-Терез де Луа Фабр, родилась спустя каких-то сто лет после тех событий. Они просто должны были состоять в родстве, как же иначе: в тех краях несложно проследить историю рода на сто лет назад, если семья живет в регионе с незапамятных времен. С одного взгляда на фотографии Сериньяна или соседнего Кадрусса становится ясно, насколько прочно люди пускают там корни. Мать Жирара, по его словам, рассказывала эту историю детям, что создавало вокруг ее предков как бы легкий мистический флер.

Что Жирар упомянул об этом в нескольких беседах со мной, тоже кое-что говорит нам о незримом духовном компасе, который, насколько мне известно, не упомянут в других текстах о нем. Не будет чрезмерной вольностью предположить: что Сюзанна-Агата до последнего вздоха не покорялась исходившему от режима «устремлению к крайности» и лично сказала «нет» принуждению и интеллектуальным модам, – все это черты характера, незримо наследуемые из поколения в поколение, причем повторения рассказа и семейные предания упрочивают их даже крепче, чем последовательность генов в ДНК. В любом случае этим можно отчасти объяснить привязанность Жирара к тому времени и истории. Возможно, это одна из тех причин, которые побудили его на закате жизни, в его последней книге «Завершить Клаузевица», вернуться в те времена и описать процессы, которые довели нас до нашего бедственного положения в XXI веке – в исторический момент, когда Жирар, сойдя с шумной сцены, нас покинул.