Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Вся армия как-то оцепенела. Еще утром люди мечтали нанизать французов на штыки и на копья и чуть ли не сожрать их живьем. Сознаюсь, я и сам пустился в поход с безграничною верой в наше войско и в искусство герцога Брауншвейгского. А теперь все ходили как в воду опущенные, боясь встретиться взглядом с товарищем, а если и встречались, то разве только для того, чтобы крепко выругаться или проклясть все на свете. Вечером по привычке мы уселись кружком, только что костра опасливо не разожгли, как обычно. Большинство молчало, некоторые что-то говорили, но, по сути, никто не мог собраться с мыслями и дать оценку происшедшему. Наконец предложили высказаться и мне, не раз веселившему и утешавшему их подходящей краткой сентенцией или шуткой.

Но на этот раз я сказал: «Здесь и отныне началась новая эпоха всемирной истории, и вы вправе говорить, что присутствовали при ее рождении»392.

После того как в 1789 году королевские вооруженные силы были распущены, французская армия стала почти случайной толпой отщепенцев, но что-то переменилось. Эти французские войска действовали четко и мощно, у них была сильная мотивация. Они образовали новую нацию, их сердца воспламеняла идея. «Vive la Nation!» – вскричал французский генерал, взмахнув саблей под градом прусских пуль. «Vive la Nation!» – откликнулась неоглядная людская волна. Прусская армия, изнуренная и деморализованная, отступила перед огромным, сформированным в несколько дней войском. Наступила, как и предрек Гёте, новая эпоха всемирной истории.

Жирар постоянно втолковывал мне, как всеобщая воинская повинность необратимо преобразила фактическую сторону ведения войн. Благодаря levée en masse солдаты, на которых натолкнулся герцог Брауншвейгский, были уже не наемниками и/или добровольцами под командованием аристократов. Наступила новая эпоха, когда на войну мобилизовывались целые народы: это новшество дотоле немыслимым образом вовлекало в конфликт все население. Военных теперь повышали в чине на основании заслуг и революционного пыла, а не родословной и связей наверху, в результате чего стирался еще один аспект социальных различий (до Революции более 90% офицеров были аристократами; спустя пять лет офицеров-дворян осталось лишь 3%393). «Всеобщая воинская повинность – это чистой воды безумие, – писал Жирар. – Король же Пруссии, каким бы тираном он ни был, правом мобилизовывать людей на военную службу не обладает»394. Во французскую армию призвали около миллиона человек, и к моменту казни Сюзанны-Агаты из них сформировали одиннадцать армий.

Клаузевиц вырос и стал адъютантом прусского принца Августа. Он участвовал в пяти кампаниях на театрах боевых действий между Парижем и Москвой, включая битву при Йене и Ауэрштедте в 1806 году, когда Наполеон нанес его войскам унизительное поражение. А главное, он стал авторитетным военным теоретиком; часто цитируют его чеканный афоризм «Война есть продолжение политики, только иными средствами», а иногда сентенцию «Война есть не что иное, как расширенное единоборство». Над последней книгой Жирара витает еще одна тема, занимавшая Клаузевица, – «устремление к крайности». В центре книги «Завершить Клаузевица» – тема франко-германских отношений, занимавшая Жирара с юных лет. Вспомним, как в детстве он оловянными солдатиками заново разыгрывал великие битвы времен Революции и Наполеона. Вспомним его жизнь в Париже в военные годы, о которых он в Индиане написал диссертацию. Прусский генерал импонировал вкусам Жирара, любившего все непомерное. «Клаузевиц – вопрос серьезный! От этой темы воняет серой – более того, немцы даже слышать не хотят о Клаузевице. Я бы сказал, что его имя овеяно чем-то наподобие зловещего престижа»395, – сказал Жирар французскому журналисту, когда в 2007-м «Завершить Клаузевица» вышла в свет.