Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Как он написал в книге: «Мне тем не менее кажется, что Клаузевиц отстоит от них [других великих стратегов] несколько в стороне, поскольку он жил на стыке двух веков войны и засвидетельствовал новую ситуацию в сфере насилия: его подход поэтому намного более глубокий и намного менее технический, чем у других»396. Жирар сразу ощутил связь труда Клаузевица «О войне» с мимесисом. Страны подражают друг другу в насилии, в стараниях заткнуть всех за пояс на мировой арене, а уж в войне – больше, чем в чем бы то ни было. Описанная им в «Лжи романтизма и правде романа» «романтическая ложь» появляется вновь под милитаристской личиной. Первая глава книги Клаузевица подталкивает к мысли, правда не высказанной им открыто, что война не прекращается с самой зари человеческой истории и месть по принципу «око за око» подстегивает неограниченные взаимные действия – то самое «устремление к крайности». Это очень страшно, но затем Клаузевиц сообщает нам, что абсолютных войн вообще никогда не бывает – они возможны лишь теоретически. Прирожденная человеческая склонность подстраховываться от возможных потерь и отсрочивать боевые столкновения побуждает противника экономить его усилия. Этот процесс неизбежно срывает бесконтрольную и бесповоротную эскалацию. А точнее —срывал в прежние времена.

«Речь идет о книге про апокалипсис», – заявляет Жирар в первом же абзаце, смело добавляя, что понять его книгу «со временем будет куда как проще, поскольку мы очевидным образом со все возрастающей скоростью движемся к уничтожению мира»397. Доказывая, что мы живем в эсхатологические времена, Жирар не апеллирует к ярким образам бомб и зверей. Апокалипсис, сказал он мне, окажется для человечества длинным «загоном для передержки» – миром, где проблемы множатся, не находя решения. Война перестала быть эффективным крайним средством урегулирования разногласий – посмотрите на Ирак или палестино-израильский конфликт, – но устанавливать мир мы тоже не умеем. «Эра войн завершилась: теперь война повсюду, – сказал он в интервью. – Мы переходим к действиям в масштабах целого мира. Разумной политики больше нет. Конец близок»398. Между тем у нас имеются вооружения, которыми можно истребить человеческий род, и нам это хорошо известно. Итак, Апокалипсис – не взрыв и не всхлип, а затянувшийся нервозный застой.

«Нам нужно набраться смелости и признать, что именно мы, французы и немцы, несем ответственность за нынешнюю разруху, потому что масштабы наших амбиций совпали с границами целого мира. Это мы поднесли огонь к пороховой бочке, – написал Жирар. – Скажи кто-нибудь лет этак тридцать назад, что эстафета холодной войны перейдет к исламистам, его сразу же подняли бы на смех. <…> Или что апокалипсис начался в Вердене <…> нас приняли бы за Свидетелей Иеговы»399. Мы стремительно оказываемся бессильны перед превосходящими нас по масштабу явлениями абсолютного толка, которые, если верить тезисам Клаузевица, вообще не должны были случиться.

После событий 11 сентября 2001 года Жирар купил полное издание «О войне» Клаузевица на французском языке и впервые прочел его внимательно. «Чем дальше я продвигался в чтении трактата Клаузевица, <…> тем более меня завораживало то, как в нем, на этих эмоционально скупых и порой суховатых страницах, разворачивалась вся драма современного мира, очевидно, не имеющая отношения к военной теории»400, – заметил он. Ему хотелось довести мысль Клаузевица до логического конца – «покончить с ней», вкладывая в это слово все суровые коннотации французского слова achever.

Он счел, что свежее прочтение труда Клаузевица требует интерпретировать историю радикально, по-новому и пересмотреть роль насилия в ней.

* * *