Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

1936 год – мрачный и крайне интересный образчик этого явления. Германия провела ремилитаризацию в Рейнской области, ранее демилитаризованной, и нарушила Версальский договор, подведший черту под Первой мировой войной. Этот шаг был ключевым моментом для вмешательства. «Если бы нужно было указать на момент, когда все перевернулось вверх дном, я сказал бы, что это он»408, – писал Жирар.

По нашу сторону Атлантики ввод немецких войск в Рейнскую область обычно изображается как недвусмысленный акт агрессии. Однако это был последний шаг в замысловатом франко-германском «па-де-де», которое разыгрывалось в регионе после Первой мировой войны. Рейнскую область, куда входили такие крупные немецкие города, как Кёльн, Бонн и Аахен, изначально заняли войска Антанты. Хотя на политическом уровне территорией управляла послевоенная Германия, размещать в регионе войска ей запрещалось. Когда обнаружилось, что Германия не в силах выплатить гигантские репарации, которых страны Антанты потребовали в 1923 году, французские войска оккупировали важнейшую промышленную базу Германии в Рурском регионе в Рейнской области, создав дополнительные помехи для восстановления страны. Французы подавляли все акты гражданского неповиновения и иного сопротивления со стороны недовольного немецкого населения и поощряли сепаратистские движения, боровшиеся за полную независимость от Германии. За этим последовали гиперинфляция и безработица; в том же году Гитлер впервые попытался захватить власть. Репарации Франция получила мизерные, а вот парализовать германскую промышленность сумела. Вывести войска Антанты из региона планировалось в 1935 году, но в реальности их вывели досрочно, в 1930-м, под давлением германской стороны. Франция знала, что перевооружение Германии – вопрос времени.

Вот что привело к роковому моменту, когда все перевернулось вверх дном: в марте 1936-го немецкие войска, нарушив Версальский договор, вступили в Рейнскую область. В ответ Франция и Великобритания стали задабривать Германию, что, очевидно, имело более широкий исторический контекст, если учесть послевоенные споры и провокации в регионе. Попытка Франции навсегда ослабить Германию привела в итоге к разгрому самой Франции. «Устремление к крайности приобретает тем самым оттенок фатальности. И в этом плане беллицизм с пацифизмом являются миметическими двойниками»409, – пояснял Жирар Шантру. Немцы были плохо вооружены, и их запросто могли разгромить, признал позднее Гитлер. «Войди французы в Рейнскую область, и нам пришлось бы ретироваться, поджав хвост», – сказал фюрер. Но могущественные союзники Парижа расценили бы французское вторжение в регион как отречение от пакта Бриана – Келлога от 27 августа 1928 года – документа, в котором 57 стран обещали не прибегать к войне в целях разрешения «всех могущих возникнуть между ними споров или конфликтов, какого бы характера или какого бы происхождения они ни были». Франция зависела от Великобритании и США, а обе эти державы ранее наложили вето на интервенцию. «Немедленное вмешательство позволило бы избежать войны, но подковерные игры делали его невозможным»410, – написал Жирар.

Более того, Британия полагала, что действия Германии можно понять, ибо Рейнская область – часть Германии, и немцы всего лишь вошли на собственный «задний двор». Преобладало мнение, что условия Версальского договора чрезмерно суровы, а его положения к 1930-м годам устарели. Однако же область служила залогом ненападения как ключевая буферная зона между Францией и Германией.

По словам Жирара, войны хочет тот, кто обороняется; тот же, кто нападает, стремится по сути к миру. «В 1923 году французам хотелось сохранить свои победные достижения: охраняемый ими любой ценой хрупкий мир, ради которого они и вторгнутся в Германию. Даже переживая демографический спад, они стали беллицистами из-за своего пацифизма! Положение Гитлера поэтому было более выгодным, ибо он стал жертвой нападения первым. Он не „вторгнется“ на территорию Франции, перевооружив Рейнскую область, а лишь „ответит“ на агрессию в адрес своей страны: это перевооружение – его первая контратака, она же и станет решающей, – пояснял он. – Итак, это новое устремление к крайности было спровоцировано желанием французов сохранить мир. Не отдавая себе в этом отчета, они затягивали верденский абсурд»411.