Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Жираровская интерпретация книги «О войне» шла вразрез с более ранней работой «Философ войны, Клаузевиц» (1976) Раймона Арона, которая когда-то считалась исчерпывающей. Жирар уверял, будто Арон выстраивает свое доказательство на том, что «абсолютная война» – лишь концепт, чем «воздвигает неодолимую пропасть между представлением о войне как поединке и ее реальностью. Следуя за ним, мы оказываемся в 1976 году, готовясь вступить в последнее десятилетие холодной войны – эру, когда политике удалось-таки сдержать ядерный апокалипсис. Арон превосходно понимает контекст своей эпохи, но не текст Клаузевица. Именно здесь, в этом сопротивлении разума, тлеет один из последних огней Просвещения: без сомнения изумительный, но нереальный»412.

Жирар попытался опровергнуть политическую интерпретацию Арона и дать новую оценку Клаузевицу как мыслителю. «На Рене очень повлияли Арон и его рационализм, и было очень интересно обнаружить, что интерпретация Рене не оставляет камня на камне от ясности выводов Арона, – сказал мне Шантр. – Он хотел доказать, что Клаузевиц был не политическим мыслителем, а апокалиптическим». При новой динамике насилия политология бесполезна, сказал Шантр. «Мы вступили в эсхатологическую эпоху, когда у нас есть потенциал самоуничтожения», – и труды Жирара, возможно, помогут нам провидеть будущее не только Европы, но и всего мира.

Жирар постоянно ратовал за отказ от насилия, но чем больше расширялось его поле зрения, тем беспросветнее выглядело будущее, тем пустопорожнее казались рецепты войны и установления мира. Вспоминая об оптимистичной вере Гегеля в человечество, он заметил: «Именно эта уверенность в необходимости примирения людей поражает меня сегодня больше всего. Я и сам в некотором смысле пал ее жертвой, и моя книга „Вещи, сокрытые от создания мира“ свидетельствует об этой вере в универсальное знание о насилии, которого должно оказаться достаточно. По ряду причин… которые в то время не приходили мне в голову, я в это больше не верю»413.

По мере того как Жирар работал над интервью, из которых составлена книга «Завершить Клаузевица», его собеседник Шантр вновь и вновь требовал каких-то решений – например, просил разъяснить, возможно ли для людей примирение. Жирар дал мрачный ответ, приняв во внимание природу миметического конфликта и жертвенного кризиса: «Из примитивной сцены архаического религиозного рождаются боги, возникают обряды и социальные институты. Но сегодня она представляется нам лишь зловещей комедией, ибо насилие затягивает в бешеный водоворот тысячи, а то и миллионы людей»414.

Однако насилие все чаще считают необходимым для установления мира. Жирар написал: «Устремление к крайности демистифицирует любое примирение, любой Aufhebung… сама историческая реальность наглядно демонстрирует безумие иллюзий, связанных с идеей утверждения мира посредством насилия»415.

Его мысль иллюстрируют нынешние методы ядерного сдерживания. «Мы смиряемся с жизнью под защитой ядерных вооружений. Вероятно, это самый страшный грех Запада. Подумайте о том, что из этого вытекает, – сказал Жирар. – Доверие возлагается на насилие. Мы верим в это насилие и в то, что оно обеспечит сохранение мира»416. Тем самым мы сакрализовали насилие и наделили его способностью примирять. Мы запасаемся ядерными вооружениями, которых никогда не применяем и вообще не намерены применять когда бы то ни было. Наша сила – в том, что мы эти вооружения припасли и что мы их не используем. Разумеется, эта практика распространяется миметически, повышая ставки в международной политике. Другие страны, такие как Иран, стремятся обзавестись ядерным оружием – и не только или, возможно, даже не главным образом в целях ядерного сдерживания. Они тоже, по сути, не намерены применять его на самом деле. Зато им хочется подражать великим державам. Они хотят войти в элитарный ядерный клуб и считаться важными игроками на международной арене. Они жаждут престижа и уважения. И все остальные тоже жаждут.

* * *

11 сентября 2001 года вся страна была вынуждена лицезреть в прямом эфире зверское преступление. «Телевидение создает для вас эффект присутствия на месте событий и потому усиливает впечатления. Это событие развивалось en direct, как это называется по-французски, – сказал Жирар. – Никто не знал, что будет дальше. Как второй самолет таранил здание, я видел вживую, не в повторе. Это походило на трагический спектакль и было при этом реальным событием. Если бы мы не пережили его в самом буквальном смысле слова, оно не оказало бы такого эффекта»417.