Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

«Ложь романтизма», которую пытается разоблачить Жирар, – драгоценный для мыслителей начиная с Руссо миф об автономии личности, о «подлинном „Я“». Герой чего-то хочет и действительно хочет этого «сам» – влияние других над ним не властно, он словно бы не находится в плену общественного мнения и одобрения со стороны родных и друзей. В этих взаимодействиях Жирар замечал некоего неизбежного «третьего» – того, кто послужил для желания образцом и научил нас его испытывать.

Центральная фигура в рассмотренных Жираром романах – герой любого пола, который жаждет свободы, но абсолютно не свободен ввиду того, что преклоняется перед «медиатором» – ныне живущим или уже умершим человеком, чьи желания персонажи перенимают, принимая за свои собственные. «Объект соотносится с медиатором так же, как и реликвия со святым»127, – пишет Жирар. Жюльен Сорель боготворит Наполеона и прячет под матрасом мемуары императора; Эмма Бовари боготворит парижских модниц и в подражание им обзаводится любовниками.

«Даже самые страстные из нас никогда не ощущают себя неподдельно такими, какими им хочется быть, – пояснил он позднее в статье, написанной в Стэнфорде. – Для них самое чудесное существо, единственный полубог – это всегда кто-то другой, кому они подражают, у кого они заимствуют свои желания, тем самым гарантируя себе жизнь в вечных раздорах и соперничестве с теми, кого одновременно ненавидят и почитают»128. Мы хотим заполучить некий предмет, потому что думаем, что он придаст нам сходство с чтимым соперником, с ложным богом, которого мы постепенно начинаем бояться и ненавидеть одновременно с тем, как преклоняемся перед ним и ему подражаем. Соперничество становится навязчивой идеей, не исчезающей даже когда objet du désir – объект желания – вышвыривают за пределы теннисного корта.

Один из примеров есть у Вагнера в «Кольце Нибелунгов». «Золото – очевидно, ничто, ведь его озаряет и преображает только солнечный луч. И тем не менее золото – это всё, ведь именно за золото все борются; именно факт борьбы за него превращает золото в нечто ценное и ужасающее»129, – пояснил Жирар в интервью.

Жирар описывает два вида медиации. При «внешней медиации» медиатор существует где-то вне мира, в котором живет герой, и остается далеким идолом – таковы истории об Амадисе Галльском для несчастного Дон Кихота или повести о рыцарях для Франчески да Римини в «Аду». Эти формы подражания весьма близки к бреду, но ввиду своей природы лишь в редких случаях порождают конфликт и насилие. А вот при «внутренней медиации» начинается настоящее светопреставление: ведь в этом случае медиатор – живой человек и существует в одной сфере с героем, а потому способен на сопротивление и взаимность. Подражание перерождается в соперничество, а обожание перемежается ненавистью. Главный герой должен «спасти» любимого человека от антагониста или убить короля ради завладения престолом, который герой мнит своей законной собственностью. Либо героиня жаждет восхищения со стороны группы людей, которая, заблуждаясь, превозносит не ее, а соперника: она больше, чем другой, заслуживает постоянной профессорской должности или Пулитцеровской премии. В конце концов соперничество обостряется настолько, что вожделенный объект желания исчезает – волан, так сказать, закидывают на трибуны, и двойники-соперники все больше походят друг на друга своими взаиморазрушительными выходками а-ля комикс «Шпион против шпиона», но постоянно с пеной у рта уверяют, что ссорятся только из-за своего несходства.

«Романтик, будучи узником манихейской оппозиции Меня и Другого, всегда действует в рамках лишь одного плана. Пустому и безликому герою, твердящему о своем „Я“, противостоит маска Другого с застывшей на ней гримасой. Чистое внутреннее против абсолютного внешнего»130. Поэтому «дуло романтического творчества направлено на Других»131. Из этих безыскусных, казалось бы, наблюдений вытекает масса других выводов. Книга, на первый взгляд представляющая собой разбор пяти конкретных писателей, выходит за рамки литературы, чтобы углубиться в психологию и культурные проблемы нашего мира, в том числе моду, рекламу, этикет, пропаганду и интеллектуальные тренды.

В «Лжи романтизма и правде романа» уже заметен коронный авторский стиль Жирара – формальные требования соблюдены, но текст увлекательный и доступный, свидетельствующий об эрудиции, язвительный, виртуозный: эта книга создала ему репутацию. Я нашла, что она затягивает, как наркотик, хотя в «Library Journal» ее назвали «весьма сложной критической работой о структуре романа», а вдобавок предупредили: «Как, наверное, и следовало ожидать, интерпретации глубоко психологические, доводы – философские, а интеллектуальная работа по сбору информации – ошеломляющая; но, с точки зрения читателя, мысль развивается медлительно, а в правоте автора убеждаешься как-то скрепя сердце»132.