Евпатий

Вначале чаще всего снился пасынок — маленьким, ещё двухлетним, таким, каким впервые увидел его в гримёрной у Лилит, и он теперь плакал, у него текли слёзки по подглазьям, и он что-то так разумно, толково разъяснял Илпатееву, избегая укора. И Илпатеев просыпался, курил в постели посреди ночи и долго-долго приходил в себя, выдумывая себе всяческие оправдания. «Да нет-нет-нет, — говорил он себе, — она ведь в самом деле хотела, старалась, я же видел! И не смогла, так и не смогла родиться по-настоящему. А будь я сам посильней да покрепче в главном, она, возможно, и не решилась бы на такую бабью штуку... А она... она стала рассуждать, как будет выгоднее и как невыгоднее, и тёмное, без того тёмное ещё своё сердце окончательно загнала во тьму...»

Он даже придумал под это дело новую теорию браков. Что есть-де вот браки подлинные, редкие и краткосрочные, а есть долгие, беспроигрышные и непереносимо скучные даже со стороны. Что женщина, в подчиненье трём основополагающим инстинктам, связанным с продолжением рода, а как то: «найти», «родить» и «поднять», — то бишь (прошу внимания!) любою ценой, всеми правдами и неправдами прокормить и вырастить ребёнка или детей; что женщины, хотя не все, но преимущественно, опасаясь брака настоящего с мужчиной, усилия коего выходят за зону сей священной триады, ну, скажем, он озабочен миром, как таковым, — женщины эти, дабы обезопасить себя, выбирают брак совпадающий, карманный, женский... В глубине души они всё-таки мечтают о подлинном, то есть рискующем, а стало быть, чаще недолговечном, но опаска и страх под нашёпты лукавого толкают их, бедняжек, на скуку «выживания». Но, если бы не извелись мужчины (размысливал Илпатеев, лежа у себя в комнате на мятой простыне) или оставшиеся не подчинились страху женщины, не было бы двух третей всяческих компромиссов, называния чёрного белым, взяток, подличанья, воровства.

«У нас был всё-таки настоящий с Лилит, — утешал себя он, — и пусть...»

В пустой, полузагороженной шифоньером и освещённой из угла бра комнате сгущалось чёрное электричество.

Маленькая ночная музыка Моцарта.

28

В троллейбусе, когда их прижало друг к другу, касаясь жёсткими от лака волосами его щеки, она шепнула: «Я соскучилась, Пашка!» — и у него, Паши, прошёл озноб по спине и вспотели ладони. Это было слабее, чем в пору сумасшествия, но было, было. Не стоило кривить душой.

Они вышли за политехом, на конечной, и двинулись сначала парком, по аллее-тропе, а затем прилесными, просыхающими помаленьку стёжками средь сосен. Он ни о чём не расспрашивал её, но она сама рассказала как старому доброму другу нынешнюю свою жизнь. Она теперь в «секретке», в Яминске-66, муж вот-вот защитит докторскую, он математик и её а-бо-жает. Зарабатывает ничего, но можно было бы и побольше. Сама же она разделалась наконец, слава Тебе Господи, с институтом своим культуры и сейчас что-то вроде полуобщественного на полставки директора дома учёных.

И, оживляясь, возможно не притворно, забегала-закружилась, напевая, вдыхая «ароматы весны», подбирая шишечки и бросая их в Пашу. Слегка отяжелевшая, в полном расцвете зрелой женственности «моя Кармен».

Она не бывала в лесу тысячу лет, хотя и живёт среди леса, она ужасно, ужасно рада видеть Пашечку...

Забегая и пятясь, любуясь им и морща в улыбке лицо, учила заодно его, дурака, жить. Ну как вот он, Паша, с бабами теми же, ну разве ж так можно! Он импозантный, интересный, мужественный вон какой мужчина. Кудри какие, хоть вон и седеет. А голос! Шаляпин бы поменялся! Он должен: глянул на женщину — она его. А он что делает? Карты на стол, и лапки кверху. Ешь меня, режь меня... Они и режут, они и едят.

«Это ты о себе, что ли?» — надо бы было спросить, но он не спросил: не хотелось расширения. Он предчувствовал, что главное впереди.

— Вон Коля твой Илпатеев... Николя! — И спохватилась, прикусила губку. С того вечера, ещё в студенчестве, когда у Юриных родителей, где отмечался очередной праздник, Паша постоял возле дверей в ванную, решая, взломать её или всё же нет, тема Илпатеева была у них обходной.

— У Коли жена ушла, — обронил он теперь умышленно, обозначая иное взаиморасположение фигур, — сбежала с жуком одним... из выгоды.

Он сказал это, чтобы она знала — т е п е р ь то былое не имеет никакого значения, что Илпатеев был и остался его другом.

Она, преодолевая неловкость, рассмеялась.

Потом она спела своим небольшим, но точным музыкальным голоском:

— Жили три друга-товарища

В маленьком городе Н,

Были три друга-товарища

Взяты противником в плен...

И ещё раз засмеялась, с нежностью уже.

— А! — досадливо, как от не появившихся ещё комаров, отмахиваясь от своих мыслей. — Вы все трое чокнутые, ей-Богу! Инфантильные какие-то, задержавшиеся в развитии.

Он тоже не выдержал и улыбнулся тут.

Чуть кривоватые, сильные, в дорогих в обтяжку сапогах ноги её с небрежной уверенностью ступали меж вылезающих серыми шнурами корней. Это был прямо танец.

— А ты, Пашка, значит, нынче слесарем на заводе? Это правда?

Они подходили к каменоломне. Самой возле парка маленькой и красивой.

— Кто тебе сказал?