Евпатий

— Антихристу? — подсказал я, вспомнив сразу апостола Павла, в коего переделался жестоковыйный Савл: ну да вряд ли знала Маша сию поучительную историю.

— И что же дальше?

— Он сказал, что надо бороться! — Маша взглянула мне в глаза своими огромными и чуть под углом, по-беличьи поставленными глазами. — Но только...

— Что? — не щадил я её.

— Он сказал: «Со мною, Маша, кажется, всё...» — Она снова без тени робости или смущенья посмотрела на меня. — А я ему ответила, что «ну тогда и со мной...»

«Да-а, — подумалось мне невольно, — дела...»

Я всё же, конечно, позавидовал Илпатееву. Дурак он был, что и говорить.

Машины родители жили рядом, перейти через проспект. Я проводил её до подъезда, и мы расстались с ней, надо думать, навсегда.

Про психологическое мастурбантство, коррупцию сознания и силу, объявляемую справедливостью, мы с Машей не говорили. Мне даже показалось, что и вопрос с самоубийством Илпатеева отнюдь не был для неё столь важен. Сердцем любящей женщины она угадывала суть — Илпатеева попросту выплюнула за ненадобностью жизнь.

И ещё, — отметил я про себя, — она, «бедная эта Маша», совсем не стремилась понравиться; редкое, согласитесь, едва ль не феноменальное у женщины качество.

33

Я довольно долго и обстоятельно обдумывал бесценное для меня сообщение о «воплощённой силе»: ведь это могло сделаться ключом ко второй половине записей Илпатеева в бирюзовой тетради! А куда ж больше-то?

Наверное, чтобы выйти к сей (всё же спорной для меня) мысли, Илпатеев лет двадцать плутал да путался в трёх соснах на социальных наших, откуда только не дующих ветрах. И то! С одной стороны, возлюби Бога, ближнего, весь сотворенный Им мир, подставь, яко же и мы оставляем должником нашим, щёку, а с другой — «Не мир, но меч...», «поклонившиеся зверю», ад, падший ангел Денница Сын Зари и вечная погибель злодействующим. И это знание, что, лишь допусти разделенье на чистых и нечистых, тотчас встанет прельстительная и не выдерживаемая человеком опасность: подвёрстывать в нечистые всяческих душепротивных врагов, а себя самого и любезных сердцу друзей-приятелей готовить исключительно к раю. И, если в самом деле человек соблазнился и разделил недобросовестно, круг в коий уже раз замыкается, ибо, подвигая себя на борьбу, ты лишь увеличиваешь без того необъятное пространство греха и боли...

Но вот попалась, наверное, на глаза Илпатееву книжица. И прочитал он в ней, что «грех» в переводе с греческого означает «непопадание в цель», а цель, стало быть, это прямая безгрешная и не уворачивающая в глухие тупички дорога: Святость!

И сделалось вдруг Илпатееву всё ясно и понятно, как Божий день.

Путь к праву на действительную, а не мнимую, бесплодную, брань лежит исключительно через одну святость, не подверженную ни мастурбантству, ни коррупции сознания, ни готовности назвать силу справедливостью, а милого хорошим... Только она одна стоит на освещённой Богом дороге, а потому и по плечу ей увидеть без искаженья все контуры и тени...

Он даже согласился, по некотором раздумии, что и грешный человек может участвовать в высокой этой борьбе и может даже сам возойти чрез борьбу эту в почти святость, но только дорогу, направленье должен ему указывать святой.

Дело, как говорится, оставалось за малым, за пустячком, где, где же такому, как он, такому, каким он был и сделался, добыть её, эту развязывающую узлы и запутавшиеся в себе клубищи святость?

Представляю я себе внешнюю, наружную жизнь Илпатеева и до тяжкой для него поры, наставшей после отбытия Лилит.

Вот, предположим, суббота, нерабочий день, и Лилит, озабоченная домашними делами хозяйка, отправляет его за маслом в магазин. «Гляди, — напутствует его она, — масло за прошлый месяц по талонам не давали... Гляди!» И исподволь страстно желающий опровергнуть нелестное мнение жены о его уменье бороться с трудностями, взяв деньги, талоны, полиэтиленовый мешок и кошёлочку, Илпатеев топает в магазин.

Продавщица, как на зло, обслуживает в тот час два отдела разом, очереди идут к ней с двух сторон, и как раз в момент, когда Илпатеев выбил в кассе чек, она объявляет обеим очередям: «Масло замёрзшее, приходите после обеда!»

Илпатеев стоит, как буриданов осел, не зная, что ему делать, в какую очередь встать и что теперь с чеком.

«Ну ладно, — нехотя соглашается продавщица на его робкое поползновение, — ладно, пускай...»

Он продолжает стоять, уговаривая себя, что «за одним маслом» можно, наверно, и без очереди, тем более что он отстоял такую же в кассу, а все эти женщины делали это паралельно.

В конце концов вполуочередь, вполутак, он просовывает свои бумажки. «Ф-фу!» — вырывается у него от облегченья. Но рано, шалишь. Нет, не годится, говорит продавщица, половина талонов за прошлый месяц. Господи, что же делать? И тут он вспоминает, что «масло за прошлый месяц не давали». Ага! Продавщица же в ответ на это говорит, что за прошлый месяц отпускали вчера, а сегодня всё, шабаш.