Евпатий

— Вы извратили причину моего обращения в прессу, — тонким, картавым и противным сейчас отчего-то Юре голосом начинает он громко. — Это мелко, товарищ парторг Лосев! Меня беспокоит не моё личное благополучие, а незаконно присвоенные деньги наших студентов! Это грубо и даже подло, господин парторг!

«Грубо и подло... Вишь ведь он как! — отмечает себе Юра. — А сам на похороны Лизы не пришёл, дела у него были...»

Лосев, будто получил тычок в нос, явно растерян от ещё неслыханного в стенах этого института тона. На провсякий случай он кривит рот в усмешке: что, дескать, ещё можно б было ждать от подобных личностей!

— Вы п-пазволите? — обращается Дорошевский к нему, но, вовсе не дожидаясь никакого позволения, быстренько семенит к краю сцены и по четырём деревянным ступенькам дробкой побежкой восходит на неё.

— В мае прошлого года, — продолжает он без паузы с трибуны, — на уборке овощей студентами заработано двадцать тысяч рублей. — Дорошевский поднимает над головой, как флаг, белый, испещрённый цифрами лист. — Это данные колхозной бухгалтерии. Выдали эти деньги вам, ребята? Получили вы их в виде заработной платы за ваш труд?

— Нет! Не-е-ет! Не выдали! — катится по залу веселым шумком. — Фиг-с два выдали...

Дорошевский наклоняет лысеющую с темени кучерявую головку:

— Правильно! И не могли выдать! — отчеканивает он с проникновенной и даже грустной отчасти решимостью. — Их присвоили себе преподаватели в виде премий...

Из пятидесяти двух преподавателей, — оглашает он теперь данные институтской бухгалтерии, — премированы тридцать три, из которых половина и поля-то толком не видели, а разве что из окошка собственных «жигулей». Остальные — студенты-начальники, приближённые к деканату.

В зале нарастает гул. Это несправедливо. Не справедливо! Обман. Подлог. Подлость! — выражает атмосфера.

— Едет, предположим, товарищ Лосев в колхоз за картошкой по госцене, — развивает успех Дорошевский, — бах! — объехал лужу неправильно. Надо платить ГАИ. Где взять тридцать рублей? Правильно! Из денежек своих же студентов в виде премии. Разве плохо?

— Я на вас в суд подам, Дорошевский! — вскакивает, сливаясь цветом со своим кумачом, пунцовеющий Лосев. — Это оскорбление личности!

— Дайте договорить человеку! — возмущается зал. — Дайте сказать!

Дорошевский складывает бумажку вчетверо и, засовывая во внутренний карман, благодарно кланяется, прижав теперь вещественное доказательство к своему маленькому, но честному сердцу. Он благородно призывает преподавателей возвратить «незаконно присвоенное» в институтскую кассу, а из кассы получить деньги тем, кто заработал их своими горбом и руками.

— Вы кончили? — ядовито интересуется Лосев.

— Пока — да! — с насмешливой снисходительностью мгновенно реагирует Дорошевский и скромной бисирующей побежкой покидает сцену.

В зоне, где сидит прокатившая Дорошевского кафедра аналитической химии, ропот, оживление и возмущающиеся между собою голоса. Наконец, на высшей точке этого набирающего силу клокотанья, вырвавшейся из-под крышки струёй пара раздаётся на весь зал один вздрагивающий женский голос. Кафедра просит ответить бывшего доцента, а ныне народного заступника и популиста, сколько раз он сам, Дорошевский, бывал на полевых работах.

Дорошевский поднимается в первом своем ряду и, галантно поклонившись даме, не сморгнув глазом отвечает: «Три!», — и, оборотившись ко всему залу, присовокупляет с интимной свойскостью: «Премии не получал!»

— Не три, а два! — дрожа теперь не от волнения, а от злобы, поправляет его голос кафедры. — Вы врёте, Леонтий Леонтьевич!

В ответ на оскорбленье рыцарь лишь светло и грустно улыбается. Он понимает женские слабости, и он не станет на них отвечать.

Тогда вопрос задаёт военная кафедра. К чему же было обращаться в центральную печать, а разве нельзя было в собственный партком. На что Дорошевский, кивком одобрив уместность вопроса, даёт военной кафедре исчерпывающее разъяснение. Можно, товарищ военная кафедра! Но в парткоме люди, сами получавшие премии. Полагает ли уважаемая военная кафедра, что он, Дорошевский, мог бы рассчитывать в этом случае на объективность?

Не отыскивая, что и ответить на такой простой вопрос, военная кафедра озадаченно садится.

На сцену выбегает низенькая коренастая девушка в очках.

— Мне кажется, — громче, чем требуется, выкрикивает она в ужасном волнении, — преподаватели пришли сюда не выяснять возникшее недоразумение, а добить человека, впервые посмевшего вынести мусор из избы! Это... это нехорошо, нечестно!

— Молодец, Люська! — весело одобряет зал. — Врежь им, старуха!

Слегка ошалевшая от собственной отваги, Люська приободряется.

— Давайте задавать вопросы по существу! Ну какая разница, сколько раз ездил Леонтий Леонтьевич в колхоз? Какое это имеет отношение к повестке?

Лосев, дождавшись, когда она сойдет со сцены, предоставляет слово члену комитета комсомола четверокурснику Фрякину. — «Просим, Саша!»

Аккуратно на пробор причёсанный, в чёрном с маленьким узелком галстуке, Фрякин неохотно тащится к трибуне.