Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны

Первый этап нашего обустройства продолжался четыре месяца, и мы жили за счет краж с полей и из погребов польских крестьян. Однажды пришли партизаны из отряда Макса и сказали нам, что нам нужно перебраться в лес у деревни. Какой-то крестьянин должен был укрыть нас на время, пока нас не отведут в лес. Но крестьянин оставил нас в доме лесника (была зима) без еды и замерзшими от холода. Только через десять дней появились Итка и Рахиль Брат с двумя партизанами, принесли нам хлеба и отвели в партизанский лагерь. Мы не знали порядков в лагере и начали «обустраиваться», варить картошку и т. д. И тут появился Макс и начал кричать: «Все беды на мою голову!» Затем он приказал вывести нас из лагеря.

Они поискали для нас подходящее место и «поселили» нас на клочке земли посреди болот и топей. Мы начали рыть землянки, которые стало заливать водой. Мы закрывали стены яловыми шкурами.

Постепенно лагерь превратился в источник продовольствия: у нас было стадо коров и волов, то есть мясо и молоко; мы готовили поросятину и копченые колбасы, которые раздавали по лагерю и партизанам. У нас был хлеб, и мы сушили для них сухари. На мой взгляд, гражданский лагерь тогда не испытывал проблем с продовольствием.

Обитатели семейного лагеря выходили на поля тех крестьян, которые были ликвидированы по списку партизан, собирали урожай и продукты с их полей и огородов. Еврейские бойцы часто приходили в семейный лагерь, принося с собой одежду, продукты и всевозможные необходимые в то время вещи. Отношение молодых партизан к нам, а особенно к детям, было теплым и дружеским. В лагере им помогала домашняя атмосфера, в которой они так нуждались. Здесь они меняли белье, которое мы для них стирали, и мылись в ванне, установленной в землянке. Через некоторое время лагерь был обнаружен немцами с самолетов. Мы покинули это место. Немецкие танки начали атаковать лагерь, бомбить его, но не вошли в него. Вернувшись, мы обнаружили разрушенную землянку, однако, что удивительно, большинство коров уцелели, они разбрелись по лесу и окрестным деревням.

За все время, что я провела в лесу, я никогда не пробовала свинины, хотя и готовила из нее колбасы. Когда я готовила, я завязывала лицо платком и просила кого-то еще попробовать приготовленное. Помню, когда нас перевели из леса в боевой лагерь, всем нарезали сало. Макс узнал, что я не ем свинину. Он пригрозил, что если обнаружит кусок свинины в каком-то блюде, то убьет меня. Дети испугались и прятали куски мяса за спину, когда нас обыскивали.

В канун Песаха 1943 года мы получили от партизан муку. Мы готовили тесто, раскатывали его бутылкой на доске и пекли мацу на костре в сковороде. Мужчины молились, наизусть читая молитвы, в миньяне[69]. В течение всего праздника мы готовили блюда из картофеля и не ели хамец[70].

В канун Йом-Кипура мы делали свечи из воска, используя льняную нить в качестве фитиля, и таким образом чтили память мучеников. В основном все постились. В тот Йом-Кипур я дала своей двенадцатилетней дочери Зисель банку борща и рубленого мяса. Она тогда пасла 300 голов овец. В сумерках она принесла мне всю еду обратно. «Заповедь гласит поститься в Йом-Кипур», – сказала она. Все праздники мы отмечали по-особому, читали молитвы наизусть, насколько это было возможно.

Мне запомнился один сбежавший из Маневичей еврей, который заболел и умер после того, как получил «лекарство» от одного из крестьян. Евреи в лагере устроили ему еврейские похороны и завернули его тело в льняной саван. Любой кусок ткани был тогда редкостью. Умерло еще несколько евреев, в том числе Хершель Куперберг и Кахат Финкель, которого Макс сам убил, а затем спрятал, о его смерти мы долго ничего не знали. Его сын, Авраам Финкель, долго искал его, пока не нашел застреленным.

Мы часто сидели вместе у костра, рассказывая истории о прошлом, и вдруг кто-то начинал шутить или петь на идише, польском, украинском или русском языках. Как правило, это делали молодежь и дети, а взрослые иногда к ним присоединялись. Я помню, как Авраам Городецер пел на идише песни, полные юмора и шуток, но всегда его последняя песня была грустной; после нее становилось тихо, и постепенно все расходились на ночной отдых.

Дети в лагере

(посвящается Аврааму Мерину, будь благословенна его память)

В нашем лагере было больше 20 детей, самому младшему – три года. Среди них были такие, кто потерял и отца, и мать. Эти дети, хотя и «возмужали» и вели себя во всех отношениях как взрослые, нуждались в некоторой «семейной заботе», такой как купание, стрижка и многое другое (Шимон Мирочник, находившийся в боевом подразделении, принес по моей просьбе с «операции» ножницы).

Мы их стригли, стирали им одежду, мыли в душе из установленной сверху бочки, вода для которой грелась в котле. Мы, женщины, помогали друг другу, вязали варежки, носки, шарфы. Особенно в этом преуспела Хава Пухтик. Но, к сожалению, были и те, кто уклонялся от любой работы.