Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны

В Маневичах я зашел в дом Лейба Зингеля. Там я встретил несколько евреев. На следующее утро я пошел посмотреть на свой дом. Мне было трудно войти внутрь, переступить порог, и я повернул к дому Шимона Бланштейна. Наконец я подошел к своему дому.

Однажды утром я вышел на улицу и услышал, что Циганский, сосед моего отца, арестован НКВД. Я предстал перед милицией, предъявил командиру три документа, которые у меня были с собой, и сказал:

– Я местный житель.

Он посмотрел документы. Один был от нашего подразделения, написанный на русском языке, второй – от генерал-майора Федорова, тоже на русском, а третий – на польском, от подразделения «Грюнвальд» под руководством Макса. Начальник милиции, Гриченко, достал 30 рублей и протянул их мне. Очень вежливо я оттолкнул деньги и сказал ему, что не за этим пришел к нему.

– С вашего позволения, – сказал я, – здесь в тюрьме сидит человек, один из праведников города, и мое желание, с нашего согласия, конечно, чтобы вы его освободили, несмотря на «грех», который он совершил, когда его сын бежал с немцами. Этот человек, Цыганский, заслуживает свободы за свои поступки и за ту информацию, которую он передал нам, евреям, во время оккупации.

– Если так, – сказал он мне, – пойдемте со мной в тюрьму, – и Гриченко открыл мне дверь.

Участок Цыганского занимал больше половины города и был окружен высоким деревянным забором, через который почти невозможно было перебраться. У него был огромный фруктовый сад. Под сенью деревьев евреев ждало укрепленное для них укрытие, там же была и буханка хлеба для них, чтобы утолить голод. Во время польского правления он был городским старостой.

– По просьбе твоего доброго друга я тебя освобождаю! – сказал ему староста.

Цыганский крепко обнял меня, и мы вдвоем пошли прямо к нему домой. Он и его семья жили не в своем доме, а у домработницы Ялдовской, недалеко от мукомольного завода. Когда его жена увидела нас издалека, она выбежала нам навстречу, упала мне на шею и разрыдалась.

– Я плачу от радости и горя, – сказала она. – Если бы не вы, кто знает, остался бы он жив или нет. Бог отплатил нам за то, что мы помогали евреям.

Как я отомстил врагу и нелегально иммигрировал в Израиль

Я узнал, что Олек Сохачевский работает телефонистом. Я сразу же сообщил в НКВД, и его арестовали. Позже был арестован один из сыновей Домбровского. Оба они были ярыми пособниками немцев. На третий день пребывания в Маневичах я пригласил нескольких евреев сходить на могилы наших родственников. У первого рва нам открылось ужасающее зрелище мучеников. Мы много плакали и читали кадиш[87]. Когда мы собрались уходить, появились несколько красноармейцев и спросили, что случилось. Я рассказал им. Они поглядели, и их глаза наполнились слезами.

Я получил разрешение использовать лошадей. Мы взяли несколько цементных блоков из дома Фейвела (Олиника) и принесли их на могилы наших родственников, а Фейвел, который был строителем, сделал с нашей помощью два надгробия.

Я получил приказ явиться на призывной пункт. Мне было велено остаться на месте как незаменимому. Но мне было чем заняться – убийцы евреев оставались на свободе. Я связался с НКВД и отправил в тюрьму Симона. Его преступление было очень большим и серьезным, по крайней мере в отношении евреев. Среди прочего, он выдал немцам Итку Фердмана. Меня вызвали в Ровно для дачи показаний против него, и мне удалось одержать над ним верх. Я только вернулся, когда человек из НКВД сообщил мне, что Олеку Сохачевскому удалось бежать и он работает в Ковеле в мастерской по ремонту железнодорожных вагонов и локомотивов. Я в связи с этим обратился с этим к начальнику НКВД, и мы привезли Сохачевского в Маневичи. Когда его мать узнала об этом, она стала искать людей, которые могли бы дать показания, потому что, по ее словам, ее сын Олек никому не делал зла и все это полная и абсолютная ложь. И действительно, нашлась женщина, которая дала показания. Комиссар НКВД сказал мне, что, видимо, она была подкуплена его матерью. Олек был отправлен в тюрьму в Луцк.