«Еврейское слово»: колонки

Те, кто ставит на одну доску Холокост и три кошмарные ночи Дрездена, стремятся вывести дело исключительно в нравственный план. Отсюда и отношение к числу убитых как к числу вообще: 25, 500 – просто сочетания цифр. Тысяч. Миллионов было бы еще внушительнее. В ход идет и то, что, поскольку такое количество мертвых не представлялось возможным похоронить, семь тысяч их было снесено на рыночную площадь, где и сожжено: там и там кремация, не так ли? Однако производственный процесс и военные действия находятся как категории в заведомо разных плоскостях; такой доски, на которой их можно расположить одновременно, нет. А при этом с тремя числами февраля 1945 года, если ты немец и это был уничтожен твой родной город, надо что-то делать.

Легко говорить: опыт нацизма изжит, к нему нет возврата. Нацизм не Версальский договор, который можно выбросить в мусорный бак. Дюжина нацистских лет изживается, мы видим, на протяжении 66, и это не конец. То, что было, было не явлением времени вроде переселения народов или похолодания, а и жизненной философией и повседневной практикой. Я живу в стране, не только не желающей изжить свой советский мрак, а ей в нем уютно, он по ней. Я не германофил, чего нет, того нет. Но мое уважение и мое сочувствие к тем, кто две трети века с трудом и болью продирается сквозь налетающие из страшного прошлого тени кошмаров, сильны и неизменны.

17–23 мая

В последние годы мы наблюдаем расцвет, если не разгул, мемуаристики. Как недавно заметил журнал «Нью Йоркер», к концу 1990-х воспоминания и откровения, шедшие потоком, хлынули цунами. Книги о своем прошлом пишут имена – президентов, магнатов, телохранителей, любовниц, шпионов. Говорят, что всегда так было. Так да не так: перечисленные были прежде репутациями: властолюбца, денежного мешка, денщика, распутницы, соглядатая, теперь – властителей умов. Мемуаристы прежних эпох писали, не забывая, что еще живы современники и они могут, если соврешь, одернуть. Нынче само понятие мемуаров стало условным. Подавляющее большинство их не попытки воспроизвести минувшее, а корректировка его с точки зрения сегодняшнего дня. Опровергнуть их невозможно – плюрализм мнений.

Подмена бывшего небывшим – как денежная реформа, я их пережил минимум пять. Вчерашний рубль объявляется фальшивым – оказывается, он сегодняшний гривенник. Между тем память о том, каково было прошлое, чрезвычайно важна для настоящего: мы можем их сравнивать и отдавать предпочтение той или иной практике, причем не по книгам. Мне очень бы не хотелось выступать в роли обличителя, брюзги типа «раньше было лучше». Раньше было хуже – был ГУЛаг, были шпицрутены, пещерное существование, ничтожная продолжительность жизни. Но от деревенской старухи, вспоминающей на ТВ, как хорошо было при советской власти, когда еще работало сельпо и хватало копеек купить буханку хлеба и к ней ирисок, нельзя требовать, чтобы она прибавляла: правда, и в концлагеря на баланду и пайку загоняли. Ей было лучше, она искренна и честна. Но такие не пишут мемуаров. Пишут те, кому писать – простое дело. И включить компьютер – простое дело, и выйти во всемирную паутину, и там напечатать «а + б = любовь были здесь СССР». А если позабористей, то и настоящего издателя найти не больно-то сложно.

Я не педант, требующий пунктуальности в описании действительности. Знаменитый актер Энтони Куин, сыгравший главную роль в фильме Феллини «Дорога», рассказал: «Помню, один раз давал я журналисту интервью. Я всегда отношусь к этому всерьез. Когда интервьюер отбыл, подходит ко мне Феллини и говорит: «Тони, с какой стати ты выложил ему всю правду – банальную, заурядную? Сказал, например, что твоя мать из племени мексиканских индейцев. Почему бы не заявить ему, что твоя мать – индейская принцесса?» Плоды и порождения фантазии были для него всем на свете».