«Еврейское слово»: колонки

Немало, чтобы вспоминать этот день. Но если так, то 22 июня 1941 года, ее начало, ничуть не менее грандиозен, чем 9 мая 1945. Да и дата – 69-я – покруглей 65-й. Сейчас, когда те годы отступили, события истории Двадцатого века (особенно первой его половины), начало одного, конец другого – потускнели. Осталась только общая картина огромного изничтожения людей, сопровождаемого их пытками и калечением. Для России как началась Первая Мировая в августе 1914, так эту массовую уничтожиловку было не остановить до марта 1953, когда главный специалист свалился мертвый, – да и какое-то время после того крутилось по инерции. Сорок полных лет! Так что даже если бы начальство и больше заботилось о тех, кого оно посылало в бой, и о тех, чьи деревеньки и города сдавало, и о тех, кого оставляло во вражеском плену, как бесхозных собак, потери четырех военных лет не шибко выделялись бы над прочими десятками. И вот это и есть итог – не Великой Отечественной или Первой Мировой, не революции или Гражданской, а Двадцатого века, прожитого Россией, – десятого по счету в ее истории. И можно этот итог приурочить к 9 мая, а можно хоть и к другому какому числу. У истории национальной катастрофы такого масштаба в распоряжении весь календарь.

Меньше всего я хочу, чтобы эта колонка выглядела обличительной. Не мое это дело, не мое право, не на мой вкус. Но и смотреть в 65-й или 69-й раз на ветеранов, которые чем дальше, тем больше становятся сплошными генералами, в худшем случае полковниками (кто званием пониже, жили пожиже), и слушать, как эстрадные певички кричат им: живите долго, вы нам нужны – тоже не тянет. Ежишься. Понятно, что ничего другого в запасе нет, а нужно на чем-то страну объединять, поднимать дух, находить нечто героико-возвышенное, что бы противопоставить коммерции. Что ж, можно продолжать катить по накатанному, но можно же и подбираться к главному. Не только доказывая – через 65 лет довольно беспомощно, да и кому? – что СССР главный победитель, а, скажем, Англия, вступившая в войну с Гитлером на 22 месяца раньше, – второстепенный. А заняться главным и бесспорным: поминать поименно всех, кого страна за столетие лишилась. Не важно, в ГУЛаге или на войнах, опять-таки не важно, на какой именно. Можно сформулировать по-другому – поминать по именам ту часть страны, которой мы на войнах и в ГУЛаге лишились.

В детском павильоне иерусалимского мемориала Яд-Вашем в полной тишине через равные промежутки времени диктор читает имя, день и место рождения, день и место смерти жертв. Без комментариев. Этого было бы для начала довольно для России. У нашего Мемориала список не полный, но все равно огромный. Выделить радиоволну и произносить имена. Годами. Кто их услышит – дело второе. Это – единственное, что Россия выживших, Россия ныне живущих может сделать, чтобы обозначить, что она вместе и заодно с Россией погибших. Не заклинание «никто не забыт, ничто не забыто», а имя за именем, человек за человеком. Тогда не нужно будет президенту уверять нас через телевизор, что, поджигая газовую горелку у Могилы Неизвестного Солдата, он испытал эмоциональный всплеск. Так же как сообщать, что у граждан есть разные мнения о роли Сталина. Просто радио будет время от времени ориентировать слушателей: «Сегодня мы переходим к следующим ста тысячам такого-то миллиона погибших».

Не надо всенародного покаяния. Не надо пышных ток-шоу о семи советских десятилетиях. Доводов в пользу или против разных его вождей. Не надо неприязни к ортодоксам, ни к либералам. Просто на несколько секунд – чуть-чуть усиливаем звук, выслушиваем еще одно имя. Этот человек когда-то был – и погиб. Какие тут могут быть споры?

Это даже не для мертвецов – им, насколько мы можем здесь на земле судить, все равно. Это даже не восстановление справедливости. Никаких лишних подробностей: дескать, вот такой-то маршал по распоряжению главнокомандующего уложил без особой нужды такого-то солдата в составе такой-то дивизии. Или – такой-то следователь закатал, такой-то начлаг прикончил такого-то обывателя, объявленного антисоветчиком. Или – такой-то немецкий чин приказал, такой-то украинский полицай пристрелил такого-то еврея в Яре. Никакого осуждения – только имя жертвы, время, место гибели.

Семья, в которой я родился, то есть моя старшая родня, были законопослушные граждане. Меньшая часть их выжила, большую погубили. Кого на фронте. Кого в блокаду Ленинграда – которую, такое впечатление, наша сторона только для того и держала, чтобы наблюдать, надолго ли их хватит. Кого в гетто. Я их поминаю. Ничего от этого не меняется, просто связь с ними, которую я впервые почувствовал мальчиком, с тех пор и не прерывается. Не Бог весть что она такое, но все-таки нечто более человеческое, чем белый жеребец на Красной площади, танцующий под экзотическим всадником в годовщину войны. Разве нет нужды в такой связи у страны в целом?

22–28 июня