Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

– Прости, великий царь, но тот бред безумца, о котором мне придется рассказывать, не может не смутить твоего покоя. «Преждевременная это жертва, – сказал он. – Мелкого злодея я наказал, а большого оставил невредимым. Вот когда убью Еврисфея, тогда вместе принесу искупительную жертву и за него, и за Лика». И он принялся кружиться по хороме, воображая, что идет в Микены. Остановившись перед старшим сыном: «Вот, – говорит, – уже вижу одного из Еврисфеевых щенков. – Схватил лук, и мальчик, пораженный стрелой, упал мертвый на землю. Другого он тут же прикончил палицей. Третьего схватила Мегара и с ним вместе заперлась в смежной комнате. – Микены! – крикнул исступленный. – На приступ! – И стал ломать дверь. Дверь не выдержала, он ввалился в комнату и сразу убил обоих. Оставался Амфитрион. – Еврисфей! – завопил убийца. – Теперь ты ответишь мне за всё. – И он бросился на него. Но тут Паллада, желая предупредить самый страшный грех – отцеубийство, – бросила в него камнем; он упал навзничь, и им овладел глубокий сон.

Со сном и безумие его покинуло. Проснувшись и увидев себя окруженным трупами, он подумал было, что он все еще находится в подземном царстве. Все же Амфитриона он узнал – и от него услышал, что им содеяно… не им, а его руками в отсутствие его разума. В глубокой печали он задумался: возможно ли жить, осквернив себя таким ужасным злодеянием, потеряв все, что он наиболее любил на земле!?

Из этого мрачного раздумья его вывел приход друга. Тезей, которого он освободил из подземного царства, узнав о произведенном Ликом перевороте и об опасности, грозившей семье Геракла, тотчас по своем приходе в Афины выступил со своей дружиной на помощь и ей, и угнетаемым Фивам. Увидев детей и Мегару в крови, он уже стал думать, что опоздал, – но Геракл, к которому он подошел, дал ему понять, что действительность еще много безотраднее его опасений. Итак, что же делать? Не лучше ли добровольно отказаться от жалких остатков разрушенной жизни? Но Тезей своими дружескими речами убедил его, что такой исход был бы достоин труса, а не Геракла. «Ты должен вытерпеть жизнь», – сказал он ему. Долго сопротивлялся нечастный, но наконец, сломленный его убеждениями, уступил. «Но здесь, – продолжал Тезей, – тебе жить нельзя, это верно; ты пойдешь со мной в мои Афины. Там ты найдешь убежище на те годы, которые Миры тебе еще судили прожить на земле».

Геракл последовал за Тезеем. И теперь он проживает где-то в Аттике: кто говорит, в Марафоне, кто – в афинском предместье Диомее, кто называет еще другие места. Но это неважно: для мира он умер, его лук и палица уже не заставят дрожать беззаконников, и когда он окончательно угаснет – никто об этом даже не узнает.

Вот что мне рассказали мои сикионские друзья, – заключил Фиест, – а сколько тут правды, этого я, еще и еще раз повторяю, сказать не сумею…

VII. «Елена»

1. Елена Прекрасная

I

Когда Фауст хотел ее вернуть действительности, эту чудо-жену, получившую в наследие от любви веков прозвище «Прекрасной», – ему пришлось искать ее в обители Матерей всего сущего. Его примеру должны последовать и мы: только там, в этом центре подсознательной жизни человечества, где, вне пространства и времени, великие тени прошлого лелеют дремлющие зародыши будущего, – только там найдем мы ответ на вопрос о возникновении и смысле мифического образа Елены. Ответ этот гласит так.

То было в эпоху зарождения того, чему не было начала; предвечный бог вперил свой пытливый взор в загадку собственного происхождения; разгадав ее, он вздрогнул при мысли о конце того, чему не было суждено кончиться. Нерушимое слово: «Все, имевшее начало, будет иметь и конец» – легло тяжелым бременем на его божественное сознание; отныне все его помыслы направлены на то, чтобы вырвать из пасти уничтожения себя и свое царство, всю богозданную красоту управляемой им природы.

Но его сознательный разум не дает ему ответа на мучивший его вопрос; никакой ум не в состоянии так разорвать кольцо бытия, чтобы его обод, получив начало, не получил в то же время и конца. Жаждая успокоения, он спускается в вещую глубину подсознательного бытия, в обитель Матерей – или, что одно и то же, в обитель Матери-Земли. Здесь, в диком ущелье Додоны, растет вещий дуб; шелест его вечнозеленых листьев – это весть Земли. На его ветвях сидят две голубицы; их тихое воркование – это весть Земли. Но кто передаст словами разума таинственный рокот этой подсознательной жизни? Зевсу он непонятен – он слишком высоко вознесся над вещей Землей, слишком далеко от нее ушел. Но он приставляет к ее дубу своих жрецов-толкователей, Селлов; им он велит жить по законам Земли, в теснейшем соприкосновении с ней, не умывать ног и спать на голой почве… Напомню слова Гомера («Илиада», песнь XVI):

Зевс Пелазгийский, Додонский, далеко живущий владыка
Хладной Додоны, где Селлы, пророки твои, обитают,
Кои не моют ног и спят на земле обнаженной…