Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Но это было когда-то; для аттической трагедии Ипсипила-прислужница неразрывно связана с Ипсипилой-царицей – уже начиная с Эсхила. Все же для Эсхила эта женская фигура была вообще второстепенным лицом; даже не зная содержания его «Немеи», даже независимо от того, правильно ли наше предположение о влиянии ее на рассказ Стация, мы можем утверждать, что для благочестивого поэта главным предметом интереса было учреждение Немейских игр в воздаяние за преждевременную смерть Архемора и символически – за несчастный конец похода Семи. Понятно ли нам это? Способны ли мы видеть в земнородном змее, погубившем младенца Евридики, того старинного Аресова змея, блюдущего основанные на месте его логовища Фивы и губящего в зародыше враждебную им рать аргосского орла? Способны ли мы видеть в огромном несчастии, постигшем народ, огромное, болезненное напряжение его жизненной энергии, требующее себе разрешения в славе посмертных игр? Говорит ли что-либо нашему сердцу эта своеобразная нравственная энтропия?.. Если нет, то лучше оставим Эсхила; перейдем к Еврипиду.

Эсхил назвал свою трагедию «Немеей», Еврипид – «Ипсипилой»; этим многое сказано. Тот мотив, который у Эсхила был второстепенным, у Еврипида становится главным – мотив страдалицы-женщины. Она была царицей и стала прислужницей; все мечты, соединенные с ее давнишним царским величием, сопровождают ее в ее рабскую долю, составляя трогательный, патетический контраст с ее безотрадной действительностью. Где имеем мы еще этот контраст? В патетической VI рапсодии «Илиады». Предвидя будущее, Гектор говорит своей жене Андромахе:

         …как тебя аргивянин, медью покрытый,
Слезы лиющую в плен повлечет и похитит свободу.
И, невольница, в Аргосе будешь ты ткать чужеземке,
Воду носить от ключей Месеиды иль Гипереи
С ропотом горьким в душе, но заставит жестокая нужда.
Льющую слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет:
Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах
Всех конеборцев-троян, как сражались вкруг Илиона.
Скажет, и в сердце твоем пробудится новая горесть.

Но это – мимолетное видение будущего; в настоящее его превратил все тот же Еврипид, давший в своей «Андромахе» именно трагедию Андромахи-прислужницы. То было лет пятнадцать назад; что же нам дает «Ипсипила»? Повторение? Нет; Еврипид не повторяется.

Не о своем царстве мечтает Ипсипила в неволе – не свой дворец в высокой Мирине видит она пред собою, не своих богоотверженных амазонок, запятнанных «лемносским грехом» и вдобавок ее изгнавших. При виде ее подруги заранее знают, что она:

         Как прежде, неустанно
Струг чудесный воспевает,
Стовесельную «Арго».

И когда ее волочат на смерть, она с отчаянием взывает:

О борт «Арго»! О белые разливы
Лазурных волн!

Да; все счастье ее прошлого сосредоточено в моменте, когда к лемносскому берегу стала подплывать «Арго». Она величаво рассекает волны с устремленными вперед гребнями, обливающими белой клокочущей пеной морскую лазурь; высоко на борту стоит Пелей с причалом в руках, готовящийся прыгнуть на берег, как только судно подойдет; а дальше, на среднем мосту, прислонившись к мачте, виднеется Орфей, дающий своей игрой сигналы дружным усилиям гребцов; еще дальше… Да, эта картина незабвенна. «Арго» – это больше чем царство; «Арго» – это чудо.

Такой же униженной и в атмосфере такого же чуда изобразил Рихард Вагнер свою Эльзу в ее ясновидческой песни первого акта; другой параллели я не знаю.

Это – новый образ, новая ценность; слава вечно подвижной, вечно изобретательной музе Еврипида, что она могла его создать! Слава также египетским пескам, что они нам его возвратили! Но сколько несчастья в счастье! Как нестерпимо больно бывает читателю новонайденных фрагментов, когда они то и дело обрываются именно там, где развитие действия возбуждает самый живой его интерес!

«Уж слишком мечтательна тщеславная дева» («Traumselig ist die eitle Magd») – говорит про Эльзу ее обвинитель. Слишком мечтательна и наша Ипсипила. Вначале, слыша о походе Семи, она остается к нему вполне равнодушна. Но вот этот поход мало-помалу втягивает ее в свои круги. Является Амфиарай, лучший из Семи; он знает и видит в ней бывшую царицу, а не прислужницу, он просит ее о важном, богоугодном деле. Так точно и Ясон некогда во главе своих аргонавтов являлся к ней – там, на Лемносе. Долг прислужницы велит ей обратиться к ее госпоже, чтобы она или ее отпустила, или другую послала. Она так и хочет сделать, но – «Арго», «Арго»! Нет, в присутствии этого человека она себя прислужницей не чувствует. Долг нарушен; грех и кара налицо.