Европа-45. Европа-Запад

В столовой Цецилиенхофа висела оставшаяся, видимо, от прежних хозяев картина: корабль, море и черное облако на горизонте. Перед открытием совещания русские дорисовали на картине сверкающую звезду. Объясняли, что это, дескать, символ советско-американского сотрудничества, так как пятиконечная звезда принята и в той и в другой стране, но американский президент хорошо понимал, чья это звезда, и ему от этого было неприятно.

Зато как приятно было Трумэну утром шестнадцатого июля сорок пятого года, ровно через тридцать восемь дней после окончания войны, перед самым началом совещания Большой тройки прочитать слова телеграммы, услужливо врученной ему адъютантом, слова, в которых ни один человек в Европе не мог разобраться, ни один, кроме него, американского президента Гарри Трумэна. «Дети родились благополучно» Пока что это был один-единственный ребенок. Но за ним родятся еще и еще! Наконец! Наконец-то полнейшая гегемония во всем! Весь мир еще содрогается, изнуренный этой ужасной войной. Мир едва стоит на ногах. А в это время Америка получает в полное свое владение величайшую силу, которая когда-либо находилась в руках человечества.

Трумэн с плохо скрываемым торжеством смотрел на Сталина, сидевшего точно в таком же кресле, в каком сидел и он. Это кресло с изогнутыми дубовыми подлокотниками — единственное, что равняет их с советским премьером Сталиным. Во всем остальном он, Трумэн, теперь стоит неизмеримо выше... Со Сталина президент переводил взгляд на Черчилля. Тот не помещался в кресле, для него подвинули к столу небольшой диванчик. Что ж, Черчилль, ясное дело, союзник более близкий, чем Сталин, это настоящий союзник, но и ему не очень-то придется нынче рассиживаться после взрыва в пустыне Аламогордо.

Одним словом, в тот же вечер Трумэн поделился новостью с Черчиллем. С ним первым. Ибо атомная бомба принадлежала, что там ни говори, не только Америке, но и всему западному миру.

В своей резиденции в Бабельсберге Трумэн дал прием в честь премьера Великобритании. Со старомодной тщательностью он облачился в черный смокинг и полосатые дипломатические брючки дудочками. Был важен, словно пресвитер евангелической церкви. (А ведь еще несколько дней тому назад робел помальчишески, чувствовал себя провинциалом, едущим в столицу показаться важным лицам, писал матери и сестре перед поездкой в Европу: «Нужно взять с собой смокинг, фрак и множество других вещей... Предпочитал бы не ехать, но должен...»)

Черчилль прибыл во фраке, в черных полугалифе и... черных чулках до колен. Его дебелая фигура имела довольно-таки курьезный вид. Фрак, белый безупречно сшитый жилет и белый галстук, из-под которого свисал крест Виктории. Широкая муаровая лента Большого креста Британской империи опоясывала мощное чрево премьера. Шпага. Белые перчатки, небрежно зажатые в левой руке. Но главное заключалось на левой ноге под коленом. То, чем могут похвалиться только избранные, только кучка людей во всем мире, самые что ни на есть достойные. Под левым коленом у Черчилля прикреплено британское отличие — древнейший орден Британии, орден Подвязки. Черный поясок с серебряными бляшками, с серебряными буквами по его полю: «Пусть будет стыдно тому, кто подумает плохо».

Черчилль шел чуть наклонясь вперед, слегка сутулясь, выпятив массивную нижнюю челюсть, сияя в свете хрустальных люстр холеным розовым лицом.

Трумэн подошел к Черчиллю. Рядом с грузным премьером ступал мелко, как в старинном танце, а в голове у него плясали мстительно-шаловливые слова. «У тебя орден Подвязки, у меня — атомная бомба. У тебя орден Подвязки...»

Он представлял себе, как слетит с Черчилля спесивая важность, когда он услышит об атомной бомбе. Эта весть прозвучит для него куда более оглушительно, чем непосредственно взрыв бомбы в Аламогордо. «Дети родились благополучно». О, милые детки!

Однако Черчилль воспринял важнейшую из вестей, которые когда-либо приходилось слышать смертным, внешне вполне спокойно.

— Вы убеждены, что это так? — уточнил он.

— Иначе я бы не говорил! — воскликнул президент, введенный в обман напускным равнодушием этой старой хитрой лисы.

— Хвала господу! — торжественно произнес Черчилль.— Теперь русские нам не нужны.

А тем временем американскому лейтенанту Юджину Вернеру военный чиновник Службы информации, весь оплетенный шнурами аксельбантов, словно калифорнийский мул сбруей, вдалбливал, какое величайшее значение для безопасности Соединенных Штатов и их союзников имеет его — офицера миссии «Пейпер-Клипс» — работа, к тому же работа успешная. Ведь только успешного выполнения возложенного на него долга ждут от лейтенанта Юджина Вернера его начальники, его соотечественники за океаном.

— Вы меня понимаете? — спросил в заключение подготовительной беседы чиновник.