Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

В России случалось, что православные священники прилюдно, на улице, обнимались с католическим проповедником Госнером[271], который пользовался большой популярностью в кругах Петербурга около 1820 года. Они проникновенно молились вместе с ним[272]. Братским поцелуем гасился конфликт между конфессиями. Россия уже в XIX веке явила миру истинного святого, Серафима Саровского, – как раз в то время, когда в Европе Макс Штирнер изрекал непристойности вроде: «Перевари облатку[273], и ты отделаешься от нее». – Главное в русском христианстве – Воскресение, преодоление смерти и греха. Русская мысль о Пасхе, из которой на русских христиан изливается волна радости, резко контрастирует с мрачной земной тяжестью, давящей на лютеран и кальвинистов. Какое блаженство Воскресения в писаниях Тихона Задонского! Ошибочно рассматривать русскую Церковь как отрицающую мир, как слишком «индусскую». Однако даже в России дело Христа потерпело поражение и, кажется, более страшное, чем в других частях земли. Православная Церковь была подавлена царским государством. С 1721 года пролегла глубокая трещина между ею и благочестивым народом[274]. Так русское христианство стало уязвимым. Когда прометеевский архетип стал угрожающе продвигаться с Запада на Восток, он смог захватить небольшую часть русской нации и через нее – бросил в ад большевизма и всех остальных. Сегодня условные, именуемые так по традиции, христиане Запада с отвращением, не без чувства собственного превосходства, указывают на низко павших русских. И тем не менее я говорю: именно такой, какая сегодня Россия есть, она и должна быть, чтобы обрести новую веру. Чтобы подняться, надо упасть, и чем ниже падение, тем выше будет подъем. Из бездны зла и мучений ведут дерзновенные тропы к вершинам святости. Это – христианская психология греха. А чтобы высшее стало доступным, должно быть осуществлено нечеловеческое. Лишь когда зло обнаруживает себя по разгулу своих бесчинств, оно сменяется волей к раскаянию и возрождению. Условный христианин Запада может быть честным и добропорядочным, но он не плодотворен. Он – буржуа, а буржуа – бесплодны. Ему не хватает тернового венца. Не в размеренности мещанского быта, а в апокалипсическом громе возрождаются религии. Без погребения нет и воскресения. Ведь и ад – понятие христианское, и путь через него есть часть судьбы христианской нации. Рим Нерона превратился в Рим святых отцов. Почему бы Москве Третьего Интернационала не стать Третьим Римом?[275]

Процесс сегодня зашел так далеко, что окончательное поражение безбожников неизбежно. Об этом же свидетельствуют и большевицкие голоса, которым можно верить, когда они признают стойкость религиозной веры. Предводитель безбожников Е. Ярославский[276] время от времени высказывается в своем печатном органе «Антирелигиозник»[277] о состоянии этого движения. Эти и другие сообщения большевицкой прессы рисуют следующую картину: точное число порвавших с религией не приводится; Ярославский оценивает их в 2/3 городского и 1/3 сельского населения. Даже если эти цифры действительны, они являются ярким подтверждением поражения. Так как русский народ в большинстве своем живет на селе, то большевики, даже если они «просветили» 1/3 крестьянского населения, не овладели и половиной нации, и это – после двадцатилетней борьбы, которая велась совершенно неравным оружием. В России еще существуют 30.000 зарегистрированных религиозных общин (согласно «Ленинградской правде» от 17.9.1937), без учета многочисленных тайных сект и объединений. Есть 30.000 хорошо сохранившихся храмов, которые, как огорченно признает Ярославский, бывают украшены красивее, чем кинотеатры больших городов. К удивлению большевиков, оказалось, «что религию не удается устранить декретами и что закрытие церквей не отменяет религиозное мировоззрение». Вместо закрытых или разрушенных церквей возникают новые. Нередко население хлопотало и вынуждало вновь открывать храмы даже в чисто рабочих городах. Истинно русская готовность к жертве находит здесь широкое поле для проявления.