Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

В истории русского западничества обычно остается незамеченной группа западников – тех русских, которые бежали на Запад и там, в старейшем ареале западной культуры, осели в лоне католической Церкви подобно Печерину, который закончил жизнь католическим монахом. Не следует забывать, что и у Чаадаева был католический период, и Соловьев изучал мировоззренческие основы католицизма с благожелательным пониманием. Сегодня Рим – это надежда русского христианства. Это естественно, что среди сегодняшних христиан страждущие более всего надеются на заступничество сильной материнской Церкви. Теперь дело за ней, чтобы привлечь к себе тех, кто готов вернуться, а это ей удастся только в том случае, если она впредь с полным пониманием будет открыта навстречу божественному Духу[282]. Римская Церковь так широка, что может внутри себя перенести духовный центр тяжести на Восток, не потеряв равновесия. В нее входит не только Иннокентий III[283], но и Франциск Ассизский, который был самым «русским» из всех европейцев. (Его не раз сравнивали с Серафимом Саровским.) И он жил в стране цезарей! Это оправдывает надежды. На родине бедноты, в Умбрии и Тоскане, в крестьянских жилах течет много славянской крови – от венетов, основателей Венеции, которые были славянами и, как русские, происходили из Карпат. В их крови продолжают действовать чары восточного ландшафта.

Чего желала бы римская Церковь применительно к своим задачам на Востоке, так это возрождения францисканского духа в своих рядах. Как только она пробудит его к новой сильной жизни, ей быстро удастся развеять уже более необоснованные опасения православных христиан, что христианская свобода сохранилась в католичестве лишь в искалеченной форме.

Нельзя не признать, что римская Церковь с некоторых пор испытывает медленный, но верный процесс одухотворения. Ее самые проницательные служители уже не скорбят об утрате своих мирских властных структур. Они приветствуют эту утрату как благотворный стимул к размышлению о самих себе, как целительную необходимость сосредоточиться и ограничить себя совершением таинств и заботой о душах. Эпоха либерализма несколько нарушила это развитие; она привела к созданию широко разветвленных организаций, втянула католические силы в повседневную борьбу прессы и политики. Но преодоление либерализма обновило процесс одухотворения и ускорило его. Способ, каким в марте 1929 года в Латеранских соглашениях[284] был восстановлен светский суверенитет Папы, свидетельствует о том, что высочайший авторитет Церкви одобряет ее освобождение от бремени мирских проблем. Пий XI[285] хотел сохранить церковное государство предельно минимальным, лишь как самую необходимую, символическую основу для международно-правового суверенитета. Это уже не цезаристский дух Григория VII[286] или Иннокентия III.

Сегодня римская Церковь вынуждена защищать свою свободу от притязаний светских властей. Поэтому у нее будет меньше соблазна недооценивать ценность этого блага и отнимать у других то, чего она не хотела бы, чтобы отнимали у нее. В своей большой энциклике Лев XIII[287] называл свободу самым превосходным благом природы (praestantissimum naturae bonum) и, ссылаясь на Фому Аквинского, поставил перед законодательством задачу обеспечить это природное благо, но так, чтобы законы гарантировали свободу только в целях добра. В таком понимании свободы русские христиане не найдут ничего предосудительного. Подозрение у них, пожалуй, вызывали не догматы или другие стороны учения[288]²⁹³, а висящий в воздухе вопрос – как уравновесить силы между авторитетом и свободой на деле, в каждом конкретном случае. Для русских христиан было бы жестоким разочарованием, если бы они однажды обнаружили в великой материнской Церкви следы того же властного духа, под гнетом которого они в советском государстве чуть ли не истекли кровью. У русских есть качества, делающие их преданнейшими сынами Христовыми. Дело римской Церкови позаботиться о том, чтобы они стали ее преданнейшими сынами. Она не вправе забывать, с каким упованием, русский Восток ждет от нее знака примирения. Она должна знать, какая огромная масса христианских чувств накопилась в России и нуждается в оформлении и водительстве. Если бы русская душа и католическое пастырское искусство нашли друг друга, то у нашей невезучей планеты появился бы последний шанс стать вполне приличным небесным телом[289].