Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе

Для всех заключенных лидеров AД тюрьма стала своеобразным испытанием на прочность: достаточно сказать, что в 2006 году Жоэлль Оброн умерла от рака легких и мозга; за время тотальной изоляции (эта кара настигла всех осужденных членов AД: несколько лет для каждого из них отдельно держали пустым целый этаж в тюрьме строгого режима) Жорж Сиприани заработал себе шизофрению; Натали Менигон стала тяжело больной; Режи Шлейер, как уже было сказано, «сломался» и раскаялся.

Что же помогло выжить и не сдаться Руйяну?

Глубокое убеждение в том, что он должен что-то противопоставить потокам лжи и брани, извергаемым трусливой буржуазией и предателями, боящимися возмездия. Уверенность в том, что кроме него никто не сможет прорвать информационную блокаду и рассказать правду. И, в огромной степени – долг перед умершими, погибшими и находящимися в подполье товарищами. Не только перед соратниками по антифранкистской борьбе и боевыми товарищами из AД, но и перед французскими маоистами и «автономами», итальянцами из герильи «Прима линеа»[7] (Prima Linea – «Передовая линия») и «Красных бригад», каталонцами и басками, выжившими немцами из РАФ (с ними он отдельно согласовывал свои воспоминания из ««Infinitif présent»), ливанцами из «Ливанских революционных вооружённых фракций»[8] (в числе которых его друг и соратник, томившийся во французской тюрьме до самого недавнего времени в течение 28 лет – Жорж Ибрагим Абдалла), армянскими и турецкими революционерами, с которыми приходилось дружить и сотрудничать, а также перед умершей в страшных муках Жоэлль Оброн, которой он за считанные дни до кончины обещал «обо всем написать и рассказать».

«Нужно оставить вневременное свидетельство…<….> Слово, которое не станет простым отражением сегодняшнего всеобщего пораженчества. И которое действительно будет иметь прямое отношение к тому, чем мы были и что мы сделали.<….>Наши действия считались составной частью сопротивления, расширявшего общий фронт борьбы с другими боевыми реальностями в Европе. С выдвинутым нами лозунгом «вернем войну сюда!» пролетарии «третьего мира» должны были убедиться в том, что в метрополиях существуют не только откормленные «левые» и бесчувственные, беспомощные перед лицом массовой бойни люди, поставки тонн оружия и поддержка разрушительных войн. Вся важность именно в создании этой связи. Вот это и есть самое существенное, и именно это нужно показать миру»[9].

Но, разумеется, в тюрьме Руйян не оставался лишь писателем, безучастным к судьбам товарищей по несчастью. Совсем напротив: как революционер, он бешено боролся с глубочайшей несправедливостью французской судебной системы, отправляющей в тюрьму сотни невинных бедных людей и создающей все условия для их гибели, всегда щадящей богачей, поддерживающей расистов и ультраправых (многие вертухаи зачастую не скрывали своей принадлежности к Национальному фронту и свободно выражали свою ненависть к мигрантам и «левым террористам» словами и делами). Он не молчал, когда за его дверью надсмотрщики насмерть забивали африканца для забавы, когда незнакомого человека оставили умирать на холодном полу в коридоре после побоев и пыток (несмотря на запрет приближаться, Жан-Марк попытался помочь ему подняться и отдал ему свой обед – за что его немедленно и очень жестоко покарали, переселив в камеру, где ранее жил сумасшедший, изгадивший помещение так, что там просто нельзя было дышать), когда смерти «неугодных» выдавали за самоубийства. Неудивительно, что за свою бескорыстную помощь нуждающимся и горячую жажду справедливости в тюрьме он завоевал всеобщее уважение и симпатию (даже со стороны «блатных») – и именно как революционер-коммунист.