Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе

Те «новые» старые истории, которые сегодня снова появляются, имеют мало общего с правдой, зато у них много общего с регрессом и смирением. Склонность видеть в себе жертв, превращать чувство собственного поражения в злобу по отношению к РАФ и особенно к заключённым, в обманчивую надежду таким образом вновь обрести своё равновесие, широко распространена, именно сейчас. Другие лишь демонстрируют свой оппортунизм.

Приговор к пожизненному заключению

Т.: Но после «Штаммхайма» тебе предстояло ещё кое-что, конкретное дело: тебе нужно было ещё участвовать в своём судебном процессе.

М.: Да, был новый ордер на арест 1976 года. Прежде всего меня обвиняли в участии в нападении на штаб-квартиру войск США. Без этого нового ордера на арест я оказалась бы вовсе не в «Штаммхайме», а на свободе. Теперь, после похищения Шлейера, Могадишо и убийства Гудрун, Яна, Андреаса и Нины и покушения на меня, ситуация была другой, нежели ещё летом 1977 года, когда, собственно говоря, должен был начаться процесс. Тогда я, возможно, имела бы небольшой шанс – теперь было ясно, что процесс мог закончиться только пожизненным заключением. Мой процесс по сравнению с другими имел одну особенность: его вёл окружной суд Гейдельберга в штаммхаймском бункере для судебных заседаний, потому что положение, которое в процессах против РАФ автоматически предусматривало использовать в качестве первой инстанции Верховный суд федеральной земли, было принято только после предъявления мне обвинения [31].

Но обстановка там была не лучше. Председательствующий судья, например, ранее отказался начать процесс против палача, который во Вторую мировую войну пытал и убивал сербских или югославских партизан. Зато дело против меня разбиралось с чрезвычайным озлоблением. К тому же я не имела права выбирать адвокатов, а только пользоваться услугами назначенных судом защитников, которые, впрочем, особенно не старались.

Т.: Как проходил суд?

М.: В марте 1978 года было назначено первое слушание. Процесс был сорван, поскольку по распоряжению полиции перед заседанием не только я должна была раздеваться догола, но и мои адвокаты. Они не позволили так обращаться с собой [32].

Тогда коллегии адвокатов солидаризировались с адвокатами, которые отказались от таких обысков. И вскоре после этого на втором слушании меня поручили защищать двум новым защитникам, с которыми я вообще никогда не имела никаких дел и которых отобрал суд. Правда, они вновь и вновь пытались говорить со мной и разрабатывать стратегию защиты, так как они не могли вносить определённые предложения без моего согласия. Но я отвечала отказом. Я их не знала, я их не выбирала, это были не мои защитники. Конечно, потом они по собственному почину старались сделать всё возможное, чтобы отягчить приговор. Они, например, позволили пригласить руководителя БКА Хорста Герольда, чтобы выяснить, как было достигнуто соглашение между Гердом Мюллером [XXIX] и БКА, и где Мюллер находился. Герольд утверждал, что он этого не знает.

Т.: Какие же доказательства подтверждали твою вину?

М.: Подтверждающих мою вину доказательств не было, кроме показаний Герда Мюллера. Их признали достоверными, и после года судебных заседаний меня приговорили к пожизненному заключению и ещё к пятнадцати годам.

Т.: Думаешь, приговор был следствием «Штаммхайма»?

М.: Нет, если судить по предъявленному обвинению, которое было выдвинуто ещё до «Штаммхайма». А то, что приговор был вынесен так легко, нельзя объяснить без «Штаммхайма» [XXX].

Т.: Каким этот процесс был для тебя? Ты была потрясена тем, что теперь тебе предстоит жить в тюрьме с вердиктом «пожизненно»?

М.: Я практически не принимала участие в процессе. Дважды я приходила туда, чтобы вручить заявление; в оставшееся время я была отстранена от заседания. Что я могла бы там сделать без моих доверенных адвокатов, без документов, учитывая условия заключения, которые не позволяли мне готовить свою защиту? К тому же этот процесс во многом был новым изданием Штаммхаймского процесса. Обвинение и доказательства были такими же, Мюллер и там тоже давал показания.

Я также не хотела ещё раз делать заявления по поводу Вьетнамской войны и о роли армии США, после того как они уже были проигнорированы на большом Штаммхаймском процессе. Но главное, после смерти Яна, Гудрун, Андреаса и Нины и после моих тяжёлых ранений я не хотела участвовать в процессе и играть в правовое государство. Это был абсурдный спектакль. К тому же было безразлично, о чём именно шла речь на процессе. Кроме того, в то время проходили и другие процессы РАФ: против Кристины Куби, против Ангелики Шпайтель [33]. И все они очень быстро заканчивались пожизненным заключением.

Т.: Думала ли ты тогда, что теперь пришёл конец политики РАФ? Она была не слишком успешной…

М.: Нет, я так не думала. Я надеялась, что нам, заключённым, удастся добиться совместного содержания, и что на свободе сохранится преемственность.