Европейская классическая философия

Контрреформация создала и свою политологию, в сердцевине которой лежал старый тезис Августина, что в основании любого земного государства лежит какое-то учредительное преступление, война или жертвоприношение. Значит, только церковь есть тот институт, в котором невозможны узурпации, потому что возможно самоотречение, причем двоякое: римский папа, восходя на престол, отрекается от прежней жизни и даже от своего прежнего имени, и он же может, если что, отречься от престола, в отличие от королей, уже участвующих в событиях и потому не способных отречься – даже если король в разгар битвы всё бросит и убежит в лес, он всё равно будет считаться королём и рассматриваться в таком качестве, и ему будут приписывать удачи и неудачи битвы. Здесь контрреформация перенесла на реальную политику то, что до этого было только в риторике: героизм властителя не может быть только отменен, а может иметь только красивое завершение в предсмертной убедительной речи, объясняющей все удачи и неудачи, и доблестной смерти. Этот тезис о невозможности узурпации в церкви в XX веке оспорила Ханна Арендт, обратив внимание на то, что понимание Августином предопределения не политическое, а духовное. Поэтому духовное предопределение к спасению или гибели ни в одном случае не исключает политической добровольности действий, что Ромул или Тесей действуют, как считают нужным, и если римский папа тоже будет действовать, как считает нужным, а не как велит совесть, он будет таким же узурпатором.

На периферии Европы существовало и такое явление, как протестантская схоластика. Например, словак Элиаш Ладивер (ок. 1633–1686), заявил, что протестантское учение об оправдании только верой вполне соединимо с Аристотелем: ведь Аристотель учит о бессмертии души и о неотменимости логических законов. Значит, достаточно доказать неотменимость веры, что даже сам Бог не может изменить вероучение, и протестантская схоластика состоится. А Бог не может изменить вероучение, потому что он доверяет человеку, например мученикам, которые стояли до конца именно за это учение, и поэтому не будет ничего делать того, что разрушило бы доверие к нему всего человечества. Здесь Ладивер напоминает своего современника, немецкого католического поэта, писавшего под псевдонимом Ангел Силезский, который также говорил, что Бог нуждается в человеке как по-настоящему искренне его полюбившем. Мистическая диалектика Ангела Силезского, представление, что Бог и человек – два центра самосознания в отношениях необходимой взаимодополнительности, повлияла на Лейбница, Шеллинга и Гегеля.

Другой пример схоласта-протестанта, еще более ранний – венгр Иштван Геллей Катона (1589–1649). Катона нападал на католиков за то, что в их богословии всегда появляется «отсрочка»: можно покаяться во грехах и отложить суд, можно дожидаться решения духовника или папы. Тогда как Аристотель никогда не говорил о таких отсрочках, напротив, в его системе всегда вещь уже стремится стать лучше и, даже если не достигает энтелехии, она уже заявлена в деятельности со всеми ее свойствами. Значит, просто нужно перенести аппарат рассуждений Аристотеля на область греха, искупления, благодати, терпения, показав, что как природа не терпит пустоты, так и праведность не терпит греховной отсрочки.

Запоздалым представителем Ренессанса был неаполитанский профессор Джамбаттиста Вико (1668–1744) – создатель «новой науки об общей природе наций», соединившей иносказательное истолкование библейской истории и мифологии с общим представлением об историческом прогрессе. Вико рассуждал так: о древнейшем периоде истории человечества у нас нет письменных источников, да и для позднейших периодов они не всегда достаточно подробны. Но очевидно, что начало истории человечества должно быть очень убедительным, раз оно определило дальнейшие пути людей и общую природу людей, независимо от их привычек, предпочтений и планов. Таким началом была свободная воля, которая не прошла испытания историей – человечество было почти уничтожено всемирным потопом. Поэтому люди после потопа стали учиться не только ремеслам, но и распознанию знаков, правилам чтения знаков, так появилась первая философия. У евреев как библейского народа этим знакам соответствовали определенные смыслы, например манна в пустыне как необходимость заботиться о ближнем, и тем самым постепенно создавалась идея свободы. У язычников мифы, наоборот, оказывались двусмысленными, и поэтому у них был путь проб и ошибок. Распознавая знаки, они иногда создавали идеи, а иногда с тем же воодушевлением созидали собственное тело – отсюда появлялись гиганты, титаны, герои, которые гибли, тогда как идеи остались бессмертными.

Глава 5 Возникновение новой философии

Как Декарт себя защищает