Европейская классическая философия

Что означает это сомнение? Вот перед нами стол, на нем книги. Мы, конечно, можем усомниться в названиях вещей, сказав, что это не стол, а «часть комплекта мебели» или «бюро», и что это не книги, а «книги, брошюры и другая печатная продукция». Также можно вспомнить про античных скептиков, которые утверждали, что если мы до конца не можем выразить вещь в слове, до конца не можем ее ощутить или не знаем вполне ее будущего, то мы не можем уверенно утверждать само существование вещи. Но сомнение Декарта гораздо радикальнее: нас могут обманывать не только слова и наше отношение к словам, но и наши чувства и наше отношение к чувствам.

Вслед за Декартом Спиноза также утверждал, что достоверность вовсе не бытовая уверенность: в быту можно быть уверенным сколько угодно и уверенно себя вести, но это не значит, что мы не столкнемся с вопросом об истине, как только выйдем за пределы этого психологического самоуспокоения. Истина принадлежит не порядку наших чувств или нашей способности познавать вещи, но порядку самого бытия, и наша встреча с истиной – всегда постановка под вопрос самого нашего существования, достаточно ли мы существуем, чтобы быть.

Спиноза объяснял, что ложные идеи не могут быть достоверными, потому что мы не можем удостовериться даже в том, что это нам известно. Например, мы считаем, что где-то люди ходят на головах. Но мы не можем сказать, откуда мы такое узнали: из слухов, из детской книжки или из наших собственных предположений. Поэтому мы не знаем это наше знание именно как знание и убеждаемся в его ложности. Вместе с тем в бытии Бога или материи мы можем удостовериться, хотя знаем об этом из разных источников, но также мы вполне бы это знали, не будь этих источников, вдруг исчезни они все бесследно.

Для Декарта «знать» означает «сознавать нечто существующим», а «мыслить» – «сознавать достоверность самого этого знания». Если в предшествующей философии как существование умопостигаемого, так и возможность постижения умом выводились из строения мира, то для Декарта это некоторый метод выстраивания очевидности, благодаря чему самые изощренные научные операции стало возможно прилагать к самым простым материальным вещам, что и породило современную науку. Сам Декарт создал «Рассуждение о методе» как предисловие к естественнонаучным трактатам, по «диоптрике, метеорологии и геометрии», чтобы объяснить, какие общие законы могут быть восприняты как вполне достоверные.

При этом Декарт вполне говорит о «внутреннем (о)познании», которое предшествует свету разума. Ведь свет разума – отраженный свет, вызываемый в нас непосредственным узрением вещей. Тогда как первичное внутреннее сознание – это знание того, что можно воспринять вещи как те, что наводят нас на мысль об очевидности мысли об этих вещах. Заметим, что слово «метод» существовало и до Декарта, но означало совсем другое, а именно, правила выстраивания риторического аргумента: не последовательность переживания, а только последовательность перехода от менее убедительных аргументов к более убедительным.

В «Рассуждении о методе» Декарт настаивает на том, что философия только тогда полезна, когда способствует правильному и эффективному действию. Декарт говорит, что философия позволит «осознанно разобраться в основаниях наших искусств (ремесел)», и такая философия, знающая силы и их возможности, гораздо лучше прежней созерцательной философии. Прежняя философия, заметим, стремилась не к эффективности действия, но только к эффективности созерцания: рассматривая различные человеческие действия, следовало убедиться, что наше созерцание становится достаточно всеобъемлющим, проникает в сами умопостигаемые основания существования вещей, лучше понимает, как само созерцание предписывает собственные законы для наших способов отношения к вещам. Целью философии было обрести точку созерцания, в которой умопостигаемое оказывается понятым с очевидностью, и тем самым и отдельные действия в окружающем нас мире оказываются довольно легко понятными и быстро постигаемыми частностями. Декарт, наоборот, делает созерцание методической проблемой, зато действия и их цели оказываются фундаментальными, так что знание законов оборачивается и их эффективным использованием.

Конечно, между «Рассуждением о методе» и «Метафизическими размышлениями» Декарт прошел определенный путь. Перед ним встала другая проблема: если физическая очевидность требует критики наших чувственных способностей и тех интеллектуальных способностей, которые связаны с чувствами, то как можно убедиться в математической очевидности, если математические объекты изобретаются нашим сознанием? Почему математики так уверены в своих выводах, если они сами создают математику, на основании не созерцания чего либо, а лишь на основании того, что эта их фантазия о вещах вполне может сработаться с другими фантазиями о вещах? Если мы ответим, что на основании того, что результат применяется непосредственно к вещам, и произведя вычисления, мы знаем, сколько у нас вещей, то это характеризует не математику, а счет как таковой.