Европейская классическая философия

Итак, если политики обычно видят интриги только во внешнем мире, объясняя ими, скажем, свое поражение на выборах, то Руссо видит интриги во внутреннем мире. Не случайно Руссо поссорился с покровительствовавшим ему Дэвидом Юмом, заподозрив его в том, что тот, допуская, что в политике могут быть поражения, тем самым пытается использовать эти поражения как часть интриги своих теоретических построений. Для Руссо была нужна только победа над собственными недостатками и над подозрениями других, которая и позволяла стать откровенным с собой.

Крупнейший культуролог XX века французский ученый Мишель Фуко в статье «О диалогах Руссо» замечал, что Руссо мог употреблять любые литературные штампы, но не развивал их, в отличие от других писателей, а как бы окружал их молчанием. Ведь Руссо считал, что несправедливость возникает, когда все слишком увлекаются штампами и готовыми моделями поведения, и преодолевал несправедливость просто организацией текста. Поэтому Руссо так любили такие теоретики XX века, как Поль де Ман и Жак Деррида, сделавшие текст главным предметом интеллектуального внимания.

Для Руссо чувство есть основа добра именно потому, что разумный контроль всех эпизодов отношений с обществом невозможен, поскольку сам «герой» (будь то сам Руссо или героиня «Элоизы») изначально проблемен. Уже в классицизме античный фатум вершит сам герой, обладающий внутренним миром, его «биография» и есть оракул. От опоры на внутренний мир в барокко к опоре на образцовую мораль в классицизме вырисовывается проблема чувства как самого воображаемого, но при этом интеллектуально наименее проблемного обоснования человеческого существования: стать чувствующим, чтобы стать добрым, а не подчиняться суете общественного порока. Поэтому руссоизм двойствен: он имеет в виду человека начального, личную память о непорочном детстве, но и человека общественного, который только так и может что-то сказать об этой памяти.

Что сделал Кант в философии

Иммануил Кант (1724–1804) создавал свою критическую теорию так. Вопреки эмпирицистам, утверждающим, что любое знание происходит из опыта, есть целый ряд «априорных» знаний, из опыта не происходящих. Например, «материальная вещь протяженная» – опытное знание, которое мы можем получить, просто рассматривая отдельные материальные вещи. Но утверждение «все материальные вещи протяженные» не выводится из опыта, так как мы не знаем всех вещей вообще, и даже само значение слова «все» не можем вывести из опыта. Значит, это доопытное знание. Оно имеет форму суждения, утверждения о некоторой искомой вещи положения, которое не доказывается, а принимается. Аналитическая философия XX века начнет говорить о «пропозициях», которые отличаются от суждений тем, что в них положение доказывается исходя из ресурсов языка, позволяющих доказать или нет данное положение, тогда как недоказуемые положения, так называемые протоколы, не могут принуждать нас к принятию какого-либо за ними стоящего содержания.

Эти априорные суждения синтетические, а не аналитические. Аналитические суждения мы легко получаем, исследуя внутреннее строение понятия: например, в понятии «волк» заключено понятие животное, поэтому «волк – животное» – это аналитическое суждение, нового знания при этом не порождается, но анализируется состав понятия. Тогда как синтетическое суждение порождает новое знание, мы узнаем, что материальность – это протяженность, хотя из строения самих понятий «материальность» и «протяженность» такого вывода не сделаешь. И вот Кант ставит вопрос: как возможны априорные синтетические суждения?

На этот вопрос может дать ответ только трансцендентальная эстетика, буквально, «учение о восприятии того, что за пределами нашего опыта». Кант строго различает, и мы должны строго различать трансцендентное, недоступное нашему сознанию, и трансцендентальное, доступное сознанию, но недоступное опыту. Бог и бессмертие трансцендентны – мы не можем их осмыслить, но они постигаются поэтому не чистым разумом, а практическим разумом как руководство для действий, без которого действия становятся бессмысленными. Скажем, не принимая практически Бога, мы не примем практически бесконечность, а значит, практически не примем и те конечные действия, которые стоят в отношении к бесконечности, которые надо повторять и воспроизводить. Но чистый разум, не заинтересованный в действиях, а только анализирующий и созерцающий, не может понять трансцендентное, а о трансцендентальном может понять только что оно есть. Например, мы не можем сказать, что такое волк по своей сути, сказать вне тех суждений, которые мы выносим о волке (он животное, он может укусить…), но мы можем сказать, что волк есть, он существует, потому что всегда есть некий остаток восприятия, который говорит о том, что мы видели волка. Мы уже не можем сказать, что ничего не видели и ничего не слышали о волках.